Кажется, вечность назад неподалёку от этого места Драко прижимал Грейнджер к стенке, отобрав письмо, и говорил о том, что если она ещё раз окажется в зоне его видимости, он её прибьет. Это воспоминание сейчас стоило особо ироничной усмешки.

— Думаю, что они догадываются, Грейнджер, учитывая, что ты умудряешься каждое лето возвращаться домой живой, несмотря на тот пиздец, в который тебя втягивает Поттер ежегодно, в погоне за геройскими лаврами, — ответил он.

— Перестань во всём винить моих друзей, — нахмурилась Грейнджер, но её голос не звучал злобно. — Возможно, это я — та, кто вечно подталкивает Гарри на геройства.

Драко опять смерил её взглядом и фыркнул.

— Могу поверить. Ты достаточно долбанутая для этого, — и он с ужасом заметил, что в его голосе точно так же не было привычного яда.

Мать твою, чем ты занят? Драко Малфой стоит и ведёт задушевные беседы с грязнокровкой о том, рехнулись ли её маггловские родители от письмеца декана Гриффиндора с текстом: «у вашей дочери слезла кожа на ладонях до мяса, но всё наладится, с любовью, профессор Макгонагалл».

Но слизеринец не мог заставить себя почувствовать что-то отталкивающее. Не так быстро после того, как он пришёл в лазарет и увидел Грейнджер, лежавшую на кровати, полностью мокрую от лихорадки, с перевязанными руками. Ему захотелось вылить чёртов гной Краму в глотку и тоже отписаться его родителям. Тупой кретин.

Он не должен был там засыпать. Но, наложив пару сонных заклинаний на Помфри и обезвредив охранные чары вокруг лазарета, Драко сел в кресло рядом с Грейнджер, решив просто убедиться в том, что она спокойно спит. Он должен был научиться относиться к ней... Господи, хотя бы с равнодушием. Но Грейнджер трясло, несмотря на то, что лоб оказался горячий, как пекло, и Драко просто не мог уйти из больничного крыла. День был длинный, так что в следующий момент он открыл глаза, когда она позвала его сиплым голосом. Почти так же, как зовёт обычно во сне, перед тем как он просыпается, а затем проклинает весь мир.

— Ты... — Грейнджер опустила взгляд, хватаясь за свой шарф и начиная нелепо теребить его в руках, ослабляя вязку. — Я хотела поблагодарить тебя за то, что ты, ну... Пришёл, — Гермиона наконец подняла голову. — Печенье было очень вкусным.

Он закатил глаза, пытаясь придумать язвительный ответ. Его бесило, что она придавала этому такое значение. И радовало одновременно. Это было похоже на какое-то биполярное расстройство.

— Когда в следующий раз из-за Крама окажешься в больничном крыле, дай знать, я принесу целый торт, — ответил Драко и сделал шаг, показывая своё намерение пройти.

— Да он тут вообще ни при чём! — в голосе Грейнджер послышалось привычное раздражение, и в какой-то степени оно его даже успокоило. — Никто ни при чём, кроме какой-то обезумевшей девицы. Вполне возможно, что это кто-то из Слизерина, я бы не удивилась.

— О, ну, конечно, ведь на Слизерине учатся только ублюдки, правильно, Грейнджер? — фыркнул он.

— Я этого не говорила. Но не зря за ним тянется такая репутация, — она вновь вздёрнула свой нос, будто специально.

— Честное слово, мне похер, что ты там думаешь. Просто постарайся не подохнуть до вашей годовщины. Хотя, — Драко фальшиво задумался, — не думаю, что мне есть до этого дело.

Ветер хлестнул их по щекам, и Грейнджер поёжилась. Кудри вокруг лица рассыпались, и Драко отметил, что выглядит она явно здоровее, чем он помнил. Румянец от холода и раздражения окрасил её щёки, делая более живой. Она выглядела явно лучше, чем та бледная девушка, лежащая в постели без единой краски на лице.

— Тебе ни до чего дела нет, ты только и умеешь, что всё портить! — повысила голос Грейнджер, и он чётко услышал в нём нотки обиды. — Виктор в отличие от тебя хотя бы...

Малфой схватил её за предплечье, толкая в проём арки. Он знал, что она это скажет. Потому что Грейнджер хотела вывести его из себя, а это был самый верный способ. Начать болтать об этом кретине. Даже её голос изменился нереалистично быстро, став нарочито поучающим и довольным, будто она была уверена, что это точно его заденет. Точно возместит ту обиду, которую девушка чувствовала сама.

— Ты так любишь все эти перепалки, я уверен, что твоему рту можно было бы найти гораздо более нужное применение, — прошипел Драко, еле сдерживаясь. Говоря себе, что это как раз то, чего она добивалась. Минутное перемирие между ними испарилось, как пар изо рта. — Ты спрашивала меня, о чём я фантазирую? Так вот, о том, чтобы занять твой чёртов рот.

Гермиона почувствовала, что Малфой разозлился. Но он всегда злился. Это было его обычное состояние, и она предпочитала его. Потому что девушка ненавидела равнодушие слизеринца. Ненавидела, когда он вёл себя так, будто ему плевать. Потому что неуверенность Гермионы слишком быстро глотала эту наживку.

Малфой что-то говорил о её рте, и в этом был слишком акцентный двузначный смысл, чтобы она не уловила его. Гермиона против своей воли опустила глаза на губы слизеринца, и один уголок потянулся вверх, когда он это заметил.

— Тебе ведь нравится это, да, Грейнджер? Все эти намёки? — Малфой говорил с напыщенностью и удовольствием, словно поймал её на горячем.

— Нет, — выдохнула Гермиона, благодаря небо за то, что они стояли на свежем воздухе и, возможно, здесь у неё окажется больше шансов не растечься лужей, когда он опять подойдёт слишком близко. У мира должна быть, чёрт возьми, вакцина от такого влияния.

— Нет? — переспросил Малфой и, склонив голову, просунул свою холодную руку мимо шарфа ей под ухо, наклоняясь ближе. — Тебе так нравятся словесные войны со мной, уверен, тебе бы понравилось работать языком.

Он специально делал все эти фразы максимально пошлыми, чтобы смутить её. И у него получалось.

— Малфой, это не смешно. И мне холодно, — Гермиона сделала попытку оттолкнуть его руками, но она была такой смешной, что больше походила на то, будто девушка решила погладить пальто слизеринца.

— Нет, не холодно, ты просто боишься и пытаешься убежать. Ты так не делала, когда просила тебя поцеловать, помнишь?

Она была уверена, что он не вспомнит об этом. Как подобало бы джентльмену. Но сейчас было самое время рассмеяться от этого предположения, потому что когда дело доходит до любой из типов их схваток, Малфой использует всё оружие, что имеет у себя в арсенале. Всё то оружие, которое Гермиона добровольно приносила ему в течение учебного года, старательно пополняя запасы парня тем, чем он мог бы её сразить.

— Я была не в себе, — голос девушки дрогнул, когда она решила пустить в ход его же предположение той ночью.

— А сейчас? Сейчас ты уже в порядке?

Гермиона понимала, зачем он это спрашивал, и точно знала, чем это на самом деле являлось, однако его голос на миг стал таким нежным, что легко было представить на месте очередной ловушки реальную заботу. Что-то в ней дрогнуло, но вновь поднялся ветер, и девушка убедила себя, что это от холода.

— Да, и мне нужно... — увеличить между нами дистанцию, Драко.

— Тогда чего ты хочешь? Скажи мне правду, Грейнджер, — когда эти слова послышались у её уха, она с ужасом подняла взгляд, осознавая. — Скажи мне правду, чего бы тебе хотелось прямо сейчас?

Глаза девушки расширились, когда она поняла, что её горло заледенело. Будто она съела десяток мятных леденцов и запила их содовой на морозе. Гриффиндорка открыла рот, пытаясь возразить, остановить это, но не могла издать ни звука. Ни одного лживого звука. Или чего-то, что не относилось бы к делу.

Малфой мог бы использовать своё желание, чтобы узнать что-то о Турнире или о чём-то личном, несмотря на собственное обещание. Но вот они здесь, на вершине Хогвартса, и магия сковывает её горло, пока она не даст тот самый ответ.

Малфой ждал, всматриваясь в её лицо, и внезапно Гермиона поняла. Ответ был таким простым, что она никогда о нём не задумывалась на самом деле, но он всегда лежал на поверхности.

— Обними меня, — произнесла Гермиона, чувствуя, как мороз слизывает слезу с её щеки, создавая контраст температур.