–Я, Данилыч, переживу. Ты сам стерегись. Видел я на поле офицера с косым рылом – не иначе, как лазутчик. Все около тебя крутился. Увидеть его надо, разузнать, что за тип. Упредить!

–Разберемся! – со злом ответил Меншиков. – А ты сам дурь не пори. У меня что? Кроме как за тобой глядеть, и дел нет?

У Никиты панихида из головы не выходила, а тут еще Меншиков со своей кляузой. Босому совсем муторно стало и одиноко. Захотелось ему все бросить и уйти, куда глаза глядят. Но привычка к исполнению своего долга и совесть солдатская постоянно удерживали его от необдуманных поступков.

«Эх, мама, родненькая!» – вздохнул солдат.

Через неделю Преображенский полк был перебазирован на отдых под новый строящийся город Санкт-Петербург. Солдат поселили на берегу озера в только что построенную казарму. Рядом были и столовая, и баня. Никите понравилось на новом месте: кормили хорошо, разрешали купаться в озере, рыбачить.

В субботу, не сказав Никите ничего, после бани повезли его в город в карете Меншикова. Кучер оказался незнакомым и неразговорчивым. За дорогу Никита и не выяснил, зачем вызвал его Генерал-губернатор Санкт-Петербурга.

Меншиков его ждал. Когда солдат вошел в просторный кабинет с зеркалами во всю стену, стеснительным себя почувствовал в необычной обстановке, боялся наследить ботфортами на ковровой дорожке. Но потом на все махнул рукой, встал во фрунт и доложил:

–Ваше превосходительство, гренадер Босой прибыл в ваше распоряжение!

Меншиков в генеральской форме, отутюженный и напомаженный, красавец в рыжем парике встал из-за стола и протянул богатырю длинную худую ладонь.

–Здравствуй, Босой! Рад видеть тебя живым и здоровым. Смотрю – постригся, румяным стал.

Никита осторожно пожал генеральскую ладонь и ответил:

–Спасибо! Живу без забот. Кормят хорошо. По берегу озера гуляю. Бредешком с солдатами рыбу ловлю. Приезжайте к нам. На воде уху сварганим.

–Нет Босой, царь не отпускает. Мы с ним все воюем здесь, с дипломатами. Я тебя вызвал вот по какому поводу: помощник мне нужен на стройке нового города, свой человек, деловой, непьющий. Может, возглавишь бригаду военных строителей, оклад тебе дам генеральский, жилье, женим тебя здесь. Есть у меня на примете молодая кулугурочка при богатых родителях, с косой и томными глазами, заневестилась красавица. Государя сватом пошлем. Царю не откажут. Деньги будешь большие получать, почет, уважение. Мать с дедом из леса к себе заберешь. И у меня на стройке будет свой человек. Как, по рукам? Конечно, отпуск тебе сразу дадим, домой съездишь, с родными свидишься, посоветуешься.

Никита нахмурился, почесал в затылке и ответил:

–Нет, Данилыч, сей отпуск мне ни к чему, война идет. Дома мне нельзя появляться на короткое время. Мать и дед не выдержат вторичных проводов. Умереть могут от горя. Сюда тоже жить не поедут: сыро здесь и холодно. И благословения на женитьбу не дадут. Меншиков занервничал.

–Какого же рожна тебе- надо?

–Отставку мне давайте, генерал, без всяких должностей. В лес отпустите насовсем. Да вы сами войдите в мое положение. Сколько мне лет уже? Ровесник ведь я государю. Мама сказывала, что в одном году мы с ним родились и в один день. Царь вон, своего добился. Окно в Европу прорубил и генералом стал. А у меня богатырский род того… На грани исчезновения мой род. Последний я в роду и трудно ручаться, что у меня после стольких лет службы еще дети будут.

На лице светлейшего появилась озабоченность.

–Эх, Босой, что ты за человек, упрямый как бык. Вишь ли отпуск его не устраивает, отставку ему подавай. Отпущу, а что государь на это скажет, и кто ему новую штурмовую команду готовить будет. Тебе что у нас плохо? Все льготы тебе. Давно бы завел себе бабу, народила бы она тебе кучу потомства и проблем у рода никаких.

–Все не так просто, Данилыч. Вот вы сказывали, что царь тараканов боится, а я вот грязных баб. Таким меня воспитали. Не на суде я, не в чем мне оправдываться. Отпускайте говорю, в отставку. Не отпустите – сбегу.

Меншиков по столу кулаком стукнул и тоже зло ответил:

–До побега мы договорились. Я к нему с предложениями. Судьбу его хочу устроить, а он бежать собирается. Да, беги! И догонять тебя не будем. Только помни, что без льгот останешься. Без отставного жалования. И беглым будешь числиться.

Светлейший умолк, откинулся на высокую спинку кресла, взял в ладонь дымящуюся трубку, затянулся и выпустил дым из ноздрей.

Никита стоял около стола бледный и удрученный.

–Данилыч, пойми, не о себе я пекусь. Мама хворая, домой меня зовет. Сердце кровью обливается, как маму жалко. Деду уже больше ста лет – плохой. Перед предками я в долгу. И царь должен совесть иметь. Мыслимо ли солдата бессрочно на службе держать до погибели? Все, с кем я службу начинал, в потешной в земле лежат. И мне по-хорошему отставки не дождаться…

И тут неожиданно для солдата генерал-губернатор вскочил с кресла, вытянулся во фрунт, трубка выпала у него изо рта, лицо стало бледным и губы прошептали:

–Мин херц!

–Никита оглянулся и увидел около зеркальной стены, стоящего с пистолетом в руке, царя Петра. Непонятно было Босому, как государь в кабинете очутился.

«Эка государь озадачил, неужто для него антихриста стены прозрачны?».

У Никиты возникло желание перекреститься. Он поднял руку, но тут же передумал. Так остался стоять с поднятой рукой.

–Хороши вояки, оба в портки наложили, – сказал царь Петр и прошел к столу, – дай-ка огоньку прикурить, вольно!

Меншиков засуетился, шаря по карманам.

–Совсем растерялся, князь! – сказал царь Петр и рассмеялся, – да вон твоя железка на столе, перед носом!

Светлейший трясущимися руками схватил огниво, трут с кремнем и стал высекать искру, ударяя железкой то по острой грани кремня, то по пальцам. Наконец-то трут задымил и Меншиков сказал:

–Мин Херц, ты как из зеркала вышел! В себя не войду. А пистолет зачем?

Царь Петр взял у князя из рук тлеющий трут, раскурил трубку и только после хорошей затяжки ответил:

–Признаюсь, побоялся твоего ангела-хранителя: вдруг бросится с перепугу на меня. Он же мастер рукопашного боя. Вишь руку держит на взводе.

Никита опустил руку и засмеялся. Царь Петр, попыхивая трубкой, стал ходить по кабинету. Меншиков махнул рукой Никите, чтобы тот вышел. А государь перехватил жест и сказал:

–Продолжайте разговор, я не помешаю. Интересно вы говорили, про совесть царя, продолжайте, продолжайте.

Меншиков облегченно вздохнул, поднял с пола свою трубку.

–Мин Херц, отставку просит Босой. Причина у него уважительная.

–Слышал я все, – перебил Меншикова царь, – последний он в роду, таких, и на службу не должны были брать. Ворон ловят чиновники у нас, а не службу несут. Обновить надо указ о воинской повинности.

Никита с надеждой глянул на царя. Государь улыбнулся ему и сказал:

–Спасибо тебе солдат за верную службу. Доносили мне на днях, на тебя, да я разобрался. Некто пытались вас с Алексашкой обоих моими руками убрать, но высоко замахнулись.

Государь подошел к столу, взял в руки звонок и позвонил. В кабинет тут же вошел офицер, увидев Царя, он замигал глазами, но не растерялся и бойко доложил:

–Дежурный по приказу поручик Федоров, государь, что прикажите?

Царь сказал дежурному:

–Распорядитесь, чтобы сюда доставили бочонок старого меда, шампанского, три жареных гуся и вареного картофеля, действуйте?

–Хорошо, государь, я мигом!

Поручик вышел. Меншиков стал убирать свои бумаги со стола, А государь обратился к Никите:

–Ну что, кулугур, будешь мед пить?

–А за что?

–За твою отставку.

–За отставку буду.

–Алексашка, слышишь? За отставку он будет пить!

–Государь с Меншиковым переглянулись и расхохотались. А Босой помалкивал.

Всему бывает конец и царской службе тоже. Проводил Преображенский полк Никиту Босого домой. Ехал Никита на коне, которого сослуживцы на свои деньги купили ему в подарок с кованой уздечкой и высоким боевым седлом, ехал и думал: «Есть Бог».