Поэтому-то, здесь и сейчас, Али – директор в своей собственной конторе. Поэтому после ужина с друзьями в ресторане он может встать из-за столика и сказать: «Я заплачу́». Вот что важно. «Я заплачу́» – это та свобода, которую он купил, женившись на Сугре. Свобода быть не собой, а кем-то лучше, кем-то богаче, не только и не столько внутренне.

Голодранство больше не угрожало и не висело дамокловым мечом над его светлой головой со времени прихода в его жизнь влиятельного и богатого тестя, который подарил двоюродному племяннику жизнь на вершине, до которой сам Али не добрался бы никогда, будь у него на это даже девять жизней, и это был неоспоримый факт.

Достойно ли Али заплатил за возможность жить на вершине? Он старался об этом не думать, но, скорее всего, переплатил, или ему только так казалось, он этого точно знал и старался не думать об этом, как и о многом в своей жизни.

Именно поэтому, вспомнив и вновь испугавшись участи прожить жизнь «как все», Али проглотил свои возражения, касавшиеся будильника, который жена поставила на его тумбочку, и промолчал, как уже неоднократно приходилось за неполный год их совместной с Сугрой жизни.

При желании выразить свой протест Али представлял, как его законная супруга напоминает ему о том, что он – всего лишь содержанка в этом доме, и не более того. Такого унижения, ему казалось, он не переживет.

Но пока этот скверный факт не был озвучен, с ним можно было как-то уживаться, вернее, не замечать его, или делать вид, что не замечаешь, или ещё как-нибудь отодвинуть его глубоко, на задворки сознания, к таким же нелицеприятным и неумолимым фактам, как необратимость смерти и налогов.

Али встал с кровати и пошел в ванную, оставив мысли о том, чтобы выброситься из окна и, наверно, в последний раз в жизни совершить поистине мужской поступок. «Когда во сне умираешь, то просыпаешься наяву. Может, я проснусь где-нибудь в другом месте, и всё это окажется лишь дурным сном?» – подумал он.

После незамысловатых процедур по самогигиене он вышел из ванной и направился на кухню, где его, как и каждое утро до сегодняшнего дня, в течение уже почти года, ждали прекрасная супруга и вкусный завтрак.

Сугра сидела на стуле, облокотившись на спинку, положив ногу на ногу и просунув кисть левой руки между бедрами, как если бы она хотела согреть свои руки теплом своих худых бедер.

Она сидела за островом, находившимся в середине кухни. На столешнице острова, дожидаясь Али, стояли чашка с черным чаем и, заботливо разложенные, вазочка с инжировым вареньем, два блюдца и две чайные ложки.

В правой руке Сугра держала чашку с чаем, которая казалась огромной в её маленькой тоненькой ручонке. Её длинные, черные и волнистые волосы нежно спадали на худенькие плечи. В это августовское утро на ней были серая маечка и розовые трусики.

Минимализм в одежде Сугры открыл взору Али её стройные, загорелые ножки, и он остановился, чтобы вдоволь насладиться представшей картиной, перед тем как он приблизится к жене и проснувшаяся в нём нежность улетучится, не оставив следа.

С алых губ Сугры, ни секунды не нуждавшихся в помаде, тихо слетали слова какой-то песни, она напевала её своим бархатным голоском. Али сел на стул рядом с ней, и Сугра перестала петь. Повернув голову, она посмотрела на него своими темно-карими глазами.

Нежность, окутавшая Али и навеянная окружающей обстановкой: сладким запахом Сугры и мелодией, которая лилась из её уст, вмиг рассеялась, когда он вспомнил о своем положении в этом доме, а Сугра снова превратилась в законную хозяйку всего «тутошнего» имущества, а он – в пригретую собачонку, которую она подобрала на улице из жалости.

– Доброе утро, – сказал Али и поцеловал её в губы.

– Доброе. Как спалось? Что снилось?

– Я не запоминаю сны, ты же знаешь. – Али сел на свободный стул рядом с ней и придвинул к себе чашку с чаем и вазу с инжировым вареньем. – А как называлась песня, которую ты напевала?

– Если честно, я забыла название, только слова помню. – Сделав глоток чая, Сугра добавила: – Мой дедушка очень любил её напевать.

– А мой любил петь другую – «Ярче звёзд очей твоих краса». Но я тоже не могу вспомнить названия. – Али взял чайную ложку, и вазочка с инжировым вареньем быстро опустела.

– «Любимые глаза»2 – вот как она называется, – сказала Сугра и мечтательно посмотрела в окно. – М-да… какие слова! Раньше мужчины умели признаваться в любви, – она игриво посмотрела на Али.

– Чего только не скажешь и не сделаешь, чтобы углубиться в теплое и влажное женское сознание.

– У меня просто нет слов, чтобы описать, как это пошло и ужасно звучит, Али. Не всё в жизни сводится к животным инстинктам. Есть и возвышенные вещи! – Сугра встала из-за стола и направилась в комнату. Али улыбнулся её словам, как взрослые улыбаются наивности маленьких детей. Дойдя до двери, она повернулась к Али и добавила: – Если ты так хочешь, то мы можем не завтракать вместе – раз это тебя так сильно раздражает, – не обязательно начинать утро с грубости. Допивай свой чай и одевайся. Тебе на работу пора.

После того как Сугра вышла с кухни, Али продолжал сидеть за столом, глядя в окно, за которым шумела уже давно проснувшаяся деревушка.

За окном квартиры, в которой жили Али и Сугра, красовался во всей своей нынешней безвкусице прибрежный бульвар, омываемый водами озера, которое местные называли морем. Иностранцы уже успели удалиться после утренней пробежки, теперь по бульвару сплошь и рядом были рассыпаны школьники и студенты, прогуливавшие уроки и пары.

Некоторые, собравшись в кучки, что-то напевали под гитару, кто-то, в одиночестве, с догорающей сигаретой в руке, сидел у самого моря, на серой плитке, наблюдая за волнами, пытаясь таким образом вызвать хоть какой-то интерес к своей «страдающей» персоне.

Были среди них и те, кто выбрался сюда ради бесцельной прогулки и возможного знакомства с противоположным полом, в ущерб такому глупому и никому не нужному времяпрепровождению, как просиживание штанов в школе или вузе. Так в своё время поступал и Али.

«О чем же потом вспоминать в старости? – думал он. – О том, как сидел на уроках? Или как зубрил предметы? Или лучше вспоминать, как зажимал очередную якобы недотрогу на лестничной площадке между этажами в школе? Глупо даже вдаваться в такие рассуждения – тангенс, котангенс всегда проиграют в молодом теле гормонам, льющимся через край».

Кроме школьников и студентов, были на улицах и люди, которые случайным образом давно сменили парты в классах на рабочие столы в офисах. Они, получив долгожданный отпуск, толпились у машин, укладывая в багажник пакеты с купальниками, питьевой водой и провиантом, чтобы через пару часов или же раньше оказаться на берегу бескрайнего озера-моря.

В этот день, как и всегда, дул ветер, и каждое его дуновение несло за собой на берег свежесть моря вперемешку с мерзостью сливаемых в него нечистот. Лаская море своими сильными порывами, ветер поднимал волны, кружил их в страстном танце, а когда они ему надоедали, он, без капли сожаления, разбивал их о камни на берегу: такова была природа этих страстных отношений.

Али, в сером костюме и белой рубашке, сидел на заднем сиденье автомобиля премиального класса, который был подарен ему тестем в день их свадьбы с Сугрой. За рулем автомобиля был его личный водитель, в котором не было никакой нужды, что понимали как сам водитель, так и Али.

Водитель нажал на педаль газа, и машина плавно тронулась с места, а за окном побежали прочь дома, деревья, фонарные столбы, прохожие и прочие случайные свидетели триумфального шествия Али на работу. Ни у кого из его друзей и знакомых не было личного водителя, а у Али он был!

Был, потому что то ли тратить деньги Сугры было не жалко, то ли деньги Сугры сами собой как-то легко тратились; ответить однозначно Али не мог: он не приложил усилий и труда, чтобы их заработать; не пришлось голодать, чтобы их отложить и скопить; не пришлось ради них спать с богатой старухой – нет, всего этого он избежал, благодаря своему правильному «выбору». Вместо богатой старухи каждую ночь в постели его ждала молодая и очаровательная Сугра.