Два быстрых шага. Бом-бом.

Пауза. Тишина.

Шаг. Бом.

Страшно? Пока нет. Тревожно? Уже да.

Мака побежала, и дробь побежала по натянутой коже неведомого барабана в том же темпе. А может, это не барабанщик подстраивался под ее бег, а может, это она сама подстраивалась под ритм барабана. Быстрее и быстрее. Вперед по голубому полю маков, вдоль кровавого следа из капель на лепестках. Белая пелена рассеивалась впереди, чтобы тут же сомкнуться за спиной молочным киселем.

Чуть ссутуленный силуэт Мака узнала сразу, как только увидела в клубах фигуру впереди.

— Соул! — еле разлепив озябшие губы.

Он остановился и обернулся: темная толстовка, темные штаны, волосы цвета тумана, а глаза — кровавых капель на маках. И не только глаза. В испачканных ладонях Соул бережно держал тоже красное. Мака поняла, что это такое, только когда подошла к молодому человеку вплотную. Сердце. Теплое, живое, пульсирующее сердце величиной примерно с кулак. Человеческое. Из неровно оторванного куска аорты на маки капала кровь, с окровавленных ладоней тоже.

Повелительница смотрела на руки Соула, не в силах оторвать взгляд. Отчетливо видела узоры линий на ладонях — красные паутины; полукружия ногтей — кровь была и под ними; бурые подсохшие ручейки, убежавшие по рукам и впитавшиеся в рукава толстовки. Биение сердца не прекращалось.

К горлу подступила тошнота. Мака еле оторвала взгляд от рук и подняла его на лицо своего бывшего напарника:

— Что все это значит? — спросила почти шепотом и вздрогнула, на лице Соула тоже была кровь: еле заметные брызги на щеках и подбородке.

— Пошли со мной. Все сама увидишь, — беззлобно улыбнулся он в ответ и снова двинулся в туман.

Выбора не было. Мака пошла следом.

— Зачем тебе это сердце? — спросила она самый безобидный из возможных вопросов, потому что спрашивать чье оно и как Соул его достал Маке отчего-то было страшно.

— Отдам старухе-тибетке, а она скормит его Цати. Тогда демон больше не будет меня преследовать. Круто, да?

Маковое поле закончилось, а безжизненная каменистая почва под ногами пошла вверх под небольшим уклоном. Острые сколы камней начали впиваться в ступни Маки, будто поверхность под ногами была усыпана ножами. Каждый шаг давался с трудом, но девушка и не думала останавливаться.

— Что за старуха? — снова задала вопрос повелительница, хотя уже догадывалась, кого имеет в виду Соул. Ведьма из деревни. Наверняка он несет сердце ей.

Молодой человек ничего не ответил, вместо него заговорила старая бабка, вдруг оказавшаяся прямо перед ними. Тибетка сидела на каменном уступе подогнув колени, а скала за ней двумя перпендикулярными трещинами и игрой светотени образовывала узор свастики, который Маке был хорошо знаком по амулетам. Туман не трогал ни старую тибетку, ни скалу за ней, волнами огибая пространство.

Бабка смотрела на Маку в упор и неприятно скалилась беззубым ртом. Она казалась очень старой: глубокие морщины избороздили темное от тибетского солнца лицо, выцветшие глаза были глубоко посажены и почти терялись под густыми седыми бровями, бесцветные губы тонкой полосой окаймляли рот, а широкий нос казался слишком большим. В седых волосах тибетки, заплетенных в неприглядного вида гнездо, вплетенные камешки бирюзы выглядели неуместно ярко и сразу привлекали внимание.

— Не думала увидеть тебя, чужестранка. Ты ведь не плод его, — ведьма кивнула в сторону Соула, — фантазии. Ты каким-то образом очутилась в его сне. Впрочем, так будет даже лучше. — Старуха протянула дряхлые руки вперед и обратилась к молодому человеку: — Давай сердце. Сейчас я освобожу тебя от демона, как и обещала.

Соул отдал сердце ведьме и привычным жестом обтер руки от крови о штаны, словно это была краска или моторное масло. Так обыденно и безразлично, что к горлу Маки подступил комок отвращения. Про свою спутницу он даже не вспомнил, все его внимание было приковано к ведьме, а радостное предвкушение в глазах свидетельствовало, как он жаждет поскорее избавиться от своего демона-проклятия.

Тибетка подняла сердце над головой и нараспев начала читать заклинания. Шепеляво. Неразборчиво. Ее голос то поднимался до верхней ноты, то хрипотой падал вниз. Слов Мака не понимала, но и без этого знала, что ведьма призывает Цати. Хотя зачем? Демон ведь все это время был здесь — белый ледяной туман над маковым полем ждал, когда же ему достанется угощение.

Холод стал почти невыносимым, а сгустки тумана пришли в движение, заклубились, закрутились бесплотными вихрями-торнадо над старой ведьмой. Утробный рык огласил округу, и белые щупальца Цати потянулись к сердцу в руках тибетки.

Сил смотреть дальше у Маки не осталось. Ей казалось, что кожу прокололи миллионами ледяных игл. Черное кружево покрылось инеем, а пар от дыхания плотными облачками повисал в морозном воздухе. Холодно. Нестерпимо холодно. Девушка обхватила себя за плечи, пытаясь согреться и проклиная сонную фантазию Соула относительно выбора ее наряда. Она присела на корточки и попыталась сжаться в комок. Только бы хватило сил не заснуть, не дать глазам сомкнуться, не позволить себе нырнуть в небытие, которое манило и грозило… Вот только чем? Пробуждением или смертью? Бормотание старухи убаюкивало колыбельной, и все перестало казаться важным. В конце концов, ведь ведьма помогает Соулу избавиться от проклятия, а значит с ним все будет хорошо. Так к чему беспокойство, к чему тревоги? Может, просто закрыть глаза и немного поспать?

— Чье это сердце? — все же спросила Мака из последних сил.

Бормотание резко оборвалось, и в наступившей тишине ведьма ответила:

— Обернись и увидишь.

Девушка нашла в себе последние крохи сил, чтобы обернуться. Туман бесследно исчез, зато теперь под скалистым уступом до самого горизонта разлилось голубое поле маков, которое там, вдалеке, перетекало в такое же небо.

Безупречная лазурь.

Лазурь была повсюду, кроме двух островков-клякс в абсолютной чистоте. Черно-красное и буро-желтое: негармоничное, диссонирующее, ужасающее.

Мака смотрела и не хотела верить. Надеялась, что это обман зрения, потому что чужой сон для нее вдруг обернулся кошмаром. До жути реалистичным, до жути непохожим на ее собственные.

Ведь в ее страшных снах никогда не было мертвого папы.

А здесь был.

Спирит Албарн лежал в голубом омуте маков, широко раскинув руки. Открытый в последнем крике рот зиял темно-бурым провалом на лице, и еще большим провалом зияла дыра от вырванного из его груди сердца. Рядом с телом копошилась в цветах желто-коричневая гусеница. Отвратительная, огромная — футов шесть, не меньше, — и жирная.

— Папа! — в ужасе закричала Мака.

Надрывно. До хрипоты в голосе. Сковывающего холода она уже не чувствовала, ноги сами понесли повелительницу вниз по склону. К папе. В маки. Быстрее. Да не тут-то было. Как это часто бывает во снах, ноги теперь слушались с трудом. Каждый шаг давался с усилием, будто Мака пробиралась сквозь толщу воды.

Она неотрывно смотрела на тело отца, чувствуя, как по щекам начинают катиться слезы. Не сдавалась и упрямо шла вниз: медленно, почти на пределе сил.

— Мака! Стой! — Соул схватил ее за руку, но она с ненавистью вырвала запястье из его ладони испачканной папиной кровью.

— Отвали! — рыкнула, не оборачиваясь.

— У меня не было выбора. Или он, или я… — спокойным голосом оправдывался Соул. — Ты ведь не хотела, чтобы я умер?

— Ты его убил!

— Твой папаша мне никогда не нравился.

Гусеница меж тем заползла на голову Спирита Албарна, закрыв своим телом лицо, двинулась дальше и наконец ткнулась головой в дыру на его груди. Мака в ужасе остановилась, не в силах сделать больше ни шага вперед. Не в силах отвести взгляд или закрыть глаза. Тварь толкнула голову еще дальше и медленно, дюйм за дюймом, полезла внутрь тела. Мака видела, как грудина вздымается и опускается под напором волнообразных движений гусеницы, которая пожирала внутренности, чтобы освободить себе место. Тошнотворное зрелище.