С ней рядом не может быть иначе, какая бы хрень между ними ни происходила.

— Возьми из кофров термос и перекус, — сказал Соул и сам направился к мотоциклу. — А я пока соберу палатку.

— Мы будем ночевать здесь? Я… — кажется, Мака смутилась. — Я думала, мы вернемся в город.

Он тоже на это рассчитывал, но кто ж знал, что дорога так раскиснет от дождей, что они доберутся только к ночи. Соул усмехнулся:

— Что, были другие планы на ночь? Или не взяла свою-мою любимую спальную футболку?

— С чего ты взял, что она моя любимая? — окончательно смутилась Мака и склонилась к кофру, доставая оттуда по очереди термос, пакет с холодными сэндвичами и фонарик в придачу.

Наверное, потому что так уж устроен человек, и ко сну у него особое отношение. Кто по доброй воле наденет на ночь то, что априори не нравится? Разве что мазохисты и пофигисты, а Мака не относилась ни к тем, ни к другим. Озвучивать свои мысли вслух Соул не стал, просто молча достал палатку, туристические коврики, спальники и поплелся в темноту. Вот и занятие для рук нашлось, теперь бы еще голову занять от мыслей. Волнение за Линг слегка поутихло, но все еще вгрызалось в мозг тревогой.

Ночь окончательно вступила в свои права. Бог лугов — Молодой Тангла слал воздушные поцелуи своей возлюбленной Нам-Цо (спасибо Линг за тибетские «сказки» перед сном во время миссий), отчего даже летом, вспомнил рассказы повелительницы Соул, здесь веяло зимой. Холодные массы воздуха от вечных снегов на вершинах гор бесплотной лавиной катились вниз и неслись дальше по водной глади озера на мили окрест. Не очень приятное ощущение.

Соул, привалившись к сиденью мотоцикла, вяло жевал сэндвич и запивал горячим чаем, изредка поглядывая на свет от фонарика в палатке и тень на ней. Мака была неисправима. Даже в таких суровых условиях находила время и желание почитать. Опять, наверное, штудирует тот справочник про Тибет. Вот ведь заучка. Соул хмыкнул и повернул голову к озеру. Вечерняя туча сместилась к югу, и звездная дорога Млечного Пути протянулась до самых гор, теряясь там между белоснежных пиков. Соул не считал себя ни романтиком, ни любителем астрономии, и даже мечтателем не был, но звезды над Тибетом его восхищали. Звезды казались ближе и ярче. Звезды сияли миллионами огней, складываясь в знакомые созвездия и незнакомые узоры. Звезды отражались в спокойных водах Нам-Цо, отчего начинало казаться, будто они повсюду, и лишь белая полоса гор впереди расчерчивала границу между явью и иллюзией.

Даже ржущий месяц здесь не казался таким ехидным и безумным: лежал себе в седловине далекого ущелья, будто в гамаке, и зевал во весь свой гигантский рот.

Тибет спал под звездным одеялом. Соул пил уже негорячий чай у мотоцикла и чувствовал, как ветер вместе с теплом выдувает из него навалившиеся в последние дни усталость и ощущение запутанности. Пожалуй, теперь он понимал, что только здесь могла родиться буддийская поговорка: «Если есть проблема, которую можно решить — нечего переживать, если есть проблема, которую решить нельзя — переживать бесполезно».

Он снова посмотрел на свет фонарика и усмехнулся от внезапно возникшего желания, чтобы бывшая повелительница тоже увидела всю красоту вокруг. Позвать Маку смотреть на звезды пугало Соула страшным всплывающим в сознании словом «романтика», а еще давало смачный пендель фантазии относительно объятий, поцелуев и признаний под звездным небом — опять-таки спасибо Линг за пару просмотренных китайских мелодрам про любовь. Вот почему он поднял первый попавшийся под руку камень и метко запустил его в палатку, а когда Мака высунула голову, чтобы посмотреть, что произошло, сделал вид, будто вообще ее не замечает и отвернулся к мотоциклу в поисках термоса.

Когда Соул повернулся обратно, Мака смотрела на небо.

Далекая и недосягаемая, как и звезды над головой.

Неприступная и холодная, как и горы на горизонте.

Не его. Чужая.

А еще не сон, не видение, не воспоминание, какой была для него эти два с половиной года. И Соул не в силах был отвести взгляд, потому что хотел запомнить ее такой. В тусклом сиянии звезд попытался разглядеть каждую маленькую деталь: от сбившейся набок челки до восхищения в глазах, от чуть приоткрытых губ до потрепанной книги в руке. Мака. Вот она перед ним: живая, теплая, протяни руку и коснись. Подарок судьбы, шанс что-то изменить, искушение или проклятие?

Бом. Еле слышный звук шаманского барабана смешался с завыванием ветра.

Бом. Бом. В груди кольнуло, а в носу засвербило от запаха сандала и можжевельника.

Бом. Бом. Бом. Воздух пришел в движение и поплыл ледяным маревом. Смазались звезды, месяц растекся желтым пятном, Мака потеряла четкие очертания и расплылась белесой лужей на темном фоне палатки.

«Есть огонь, который дает свет, есть огонь, который дает тепло, а есть огонь, который сжигает дотла, — раздался в голове шепелявый голос старухи-тибетки, а потом Соул увидел и саму бабку, сидящую на коленях в нескольких футах от него. Сгорбленную, темную и неподвижную. — Ты похож на мотылька. Боишься обжечься, но тебя манит огонь, бередит душу, не дает покоя».

— О чем ты? — язык во рту плохо ворочался, ритм барабана неторопливо отсчитывал секунды, дышать из-за запаха становилось труднее.

«О ком, — поправила старуха. — О ней. — И Соул каким-то шестым чувством понял, что она имеет в виду Маку. — Она твоя искра. Ты так далеко, что можешь видеть только ее свет, но не ощущаешь ни тепла, ни жара. Мотылек в безопасности: не сгорит, не обожжется, да?»

Соул не ответил, сил открыть рот не оказалось, а все звуки застряли в горле. Мир вокруг превратился в белые пятна на черном полотне — разве что старуха не расплывалась мокрой акварелью. Сердце будто стянуло нитями, затруднявшими его работу. Бом. Бом. Бом.

«А что будет, если искра навсегда погаснет и мотылек окажется в полной темноте? Ведь никогда не знаешь, что наступит раньше — следующий день или следующая жизнь, — нашептывала тибетка. — Или мотылек предпочтет воду? Можно жить в абсолютной тьме: горный ручей утолит жажду, укажет путь своим журчанием, успокоит…»

Теперь она говорила про Линг, понял Соул. Легкие прорастали сандалом и можжевельником — настолько больно стало дышать, каждый вдох — будто борьба. Все тело билось в ознобе. Бом. Бом. Бом.

«Выбор за мотыльком. Одна должна умереть. А не захочешь выбирать — отдашь душу демону белого тумана».

Бом. Бом. Бом. Мир покачнулся. Сердце сжало в тиски. Старуха-ведьма зловеще улыбнулась, а в следующее мгновение хлопнула в ладоши и распалась на тысячу осколков. Нет! Не просто осколков — бабочек. Маленьких и блеклых. Они закружились вихрем и вспороли черное полотно окружающей действительности с последним ударом барабана.

Бом.

В оглушающей тишине голос Маки показался резким и очень громким:

— Соул?

Он тряхнул головой, окончательно разгоняя наваждение. Сердце билось, воздух холодом обжигал гортань, мир перестал казаться мазней сюрреалиста. Мака с тревогой смотрела на Соула.

— Что? — хрипло спросил он и тут же прочистил горло.

— Гусеница на душе. Она сейчас шевелилась, а еще, кажется, полиняла и стала немного больше. Ты в порядке?

— Да, — соврал он и добавил ворчливо: — Хватит уже пялиться на небо, спать пора.

Мака хотела что-то ответить, но, видимо, передумала и скрылась в недрах палатки. Соул тихо чертыхнулся. Опять повел себя по-скотски и на заботу ответил чуть ли не хамством. Молодчина, ничего не скажешь.

Он выпил еще чая, чтобы окончательно прийти в себя и потянуть время в надежде, что Мака успеет заснуть. Не хотелось разговоров.

Когда Соул все-таки забрался внутрь и понял, что его эксповелительница соединила спальники между собой, снова пришлось чертыхаться себе под нос. Нет, так безусловно теплее, в логике тут не откажешь, но, бля… Он же не давал обет воздержания, чтобы так запросто лежать рядом с Макой… без всяких посторонних мыслей и желаний. И в этом она не изменилась: ох уж эта ее то ли высшая степень доверия, то ли святая наивность.