— Не сравнивай Джоан и Линг, — оборвал Соул.
— Почему это? — растерялась Мака.
— Потому что Линг, в отличие от твоей подруги, никогда бы не стала…
Соул одернул себя на половине фразы и замолчал. Дело, конечно, было вовсе не в Линг Янг, и он не собирался презентовать сравнительный анализ двух напарниц. Бля! Каким простым все казалось, когда он летел в самолете и думал, что честно выложит Маке правду о Спирите и Джоан. И ведь даже отрепетировал все в лучших традициях пьесы с расставленными драматический паузами в кульминационных моментах. Пара фраз правды — и ярмо с чувством вины перед Джоан спадет. Пара фраз правды — и Мака не захочет даже смотреть на отца, не то что желать остаться рядом с ним. Несколько слов — и она полетит завтра вместе с Соулом Итером на Тибет. Разве правда не решит все его проблемы?
Каково это: держать в руках судьбы других людей, а, Итер? Нравится?
Отнюдь.
Соул чувствовал себя трусом. Ненавидел. Презирал за свое затянувшееся молчание.
— Соул? — не выдержала Мака.
— Забей, — произнес он шепотом.
Так и не смог.
Ему не было никакого дела до чувств Джоан и ее отношений с Макой; более того, Соул по-прежнему считал ее отстойным оружием, а связь со Спиритом лишь подтвердила его интуитивное суждение: каково оружие, таков и человек. Папаша, конечно, был тоже «хорош», но перспектива стать тем, кто влезет в отношения Спирита и Маки, Соулу претила, а после сегодняшней экскурсии в душу Косы Смерти, так вообще вызывала отторжение. Спирит боготворил свою дочь, обожал и ценил больше всего на свете — фотографии… да что там, весь дом в душе оказался пропитан ослепляющей отцовской любовью. А еще Соул видел, как Мака смотрела сегодня на Спирита в больнице. Что бы между ними ни происходило, она волновалась и переживала за отца. И оборвать связующую нить между папой и дочерью ради того, чтобы привязать Маку к себе, теперь казалось Соулу очень дерьмовой идеей. Тем более, что Соул Итер был почти на сто процентов уверен: он обязан Косе Смерти Спириту Албарну жизнью. Снова.
В повисшей неловкой паузе каждый сейчас решал свои вопросы с совестью и смелостью. Первой не выдержала Мака:
— Почему? — неожиданно спросила она, и когда Соул, не поняв вопроса, потерялся в догадках, повернула к нему голову и все-таки уточнила: — Почему зовешь с собой?
Соул знал почти наверняка, как нелегко, должно быть, дался ей этот вопрос. Мака была не из тех, кто выпрашивал похвалу, комплименты и уж тем более признания в любви. Даже сейчас она хотела не признаний. Ей просто нужна была причина.
— Без тебя на Тибете очень холодно по ночам, — ушел он от прямого ответа.
— Заведи себе кошку, — ворчливо пробормотала Мака: судя по интонации, больше смущенная, чем недовольная.
Ага, щас. Вообще-то он пытается завести себе девушку.
— Дуреха ты, — хмыкнул Соул и протянул руку вперед. Пальцы едва коснулись шеи, нырнули в шелковое тепло волос на затылке и вынудили повелительницу оторваться-таки от стены, чтобы сделать шаг навстречу и оказаться вплотную к нему. — С тобой хочу спать, а не с кошкой, — прошептал он, прижавшись лбом к ее лбу, и сразу почувствовал себя как-то спокойней.
Стоять так оказалось не слишком удобно, учитывая разницу в росте, но в этом ни к чему не обязывающем касании лбами ему всегда виделось больше близости, чем в том же держании за руку.
— Я не смогу улететь завтра… — ответила Мака так же шепотом, — но это не значит, что я не хочу…
Такой приятный голос. Такой шелестяще волнующий, что Соул тут же забыл про свои сделки с совестью и вопросы морали. Он обнял ее второй рукой за талию и притянул еще ближе к себе:
— Прилетай, когда разберешься тут со всем. Я буду ждать.
Вообще-то почти сутки полета с томительными ожиданиями пересадок и неразговорчивым Кидом в качестве спутника позволили Соулу поразмышлять не только насчет чужой личной жизни — про свою он тоже успел подумать. Точнее, про ее долгое отсутствие; даже несмотря на то, что возможности в общем-то подворачивались не раз. Та же Са Чен, например. Однако с ученицами тибетской Академии Соул никогда не связывался. Ну их, потом слухов не оберешься, а если совсем «повезет», то и прилюдных разборок и ссор. Хотя девушки у него были. Местные, из Лхасы. Правда, давно. Наивные и жалкие попытки забыть Маку и не думать о ней, когда только приехал на Тибет. Получалось дерьмово и нечестно по отношению к азиаткам, поэтому на тибеток и китаянок Соул быстро забил и решил, что общение с Pornhab’ом будет честнее, да и времени отнимет меньше. Лучше таскаться по горам с Линг в поисках очередной твари, чем бегать за юбками в Лхасе ради удовлетворения своих прихотей на один-два раза. К тому же такое потребительское отношение ставило Соула Итера в один ряд со Спиритом Албарном. И если папаша готов был волочиться за каждой симпатичной особой, то Соул в какой-то момент понял, что азиатки попросту не в его вкусе. Конечно, среди них были красивые, ладные и умные — да что долго искать, даже его Линг за последний год из посредственной девчонки превратилась в миловидную фигуристую девушку, на которую засматривались как ее, так и его ровесники (и если она этого не замечала, то Соул видел не раз), — но он снова и снова находил в каждой изъяны.
В Маке изъянов не было хотя бы потому, что те, другие, неосознанно сравнивались с ней. Упертая, смелая, своя в доску и без дурацких жеманностей и прочих женских уловок в повседневной жизни — как игра на гитаре боем задорно-веселой и жизнеутверждающей мелодии. Чистой и заводной. Соулу такое всегда нравилось. В конце концов, в компании друзей хочется зависать под что-то драйвовое, а лирику оставить до ночных бдений в тишине. В такой тишине, как сейчас. Наедине Мака звучала мягким перебором, когда пальцы начинают неторопливо дергать нейлоновые струны акустической гитары во внезапном порыве бессонной ночи, а рождающаяся мелодия — хрупкая, навязчивая, еще невесомая — таит в себе потенциал перебудить впоследствии всех соседей, если вдохновение не отпустит.
Мака затихла в волнительном ожидании, которое Соул услышал в сбившемся ритме ее дыхания и ощутил в том, насколько покорно она замерла в капкане его рук. Полуоткрытые губы всего лишь в паре дюймов от его рта сейчас будоражили едва ли не сильнее, чем тепло прижавшегося тела. Они оба хотели поцелуя, но, кажется, снова затеяли свои странные дразнящие игры, в которых на этот раз негласно проигрывал тот, кто первым притронется к губам.
Соул улыбнулся. Ну их, эти губы — еще успеется. Если уж на то пошло, у его повелительницы (или уже правильней сказать — девушки?) есть не менее интересные места, которые ждут внимания. И когда одна его ладонь съехала с ее поясницы вниз, а вторая добралась до груди, Мака не выдержала: ее пальцы ласково коснулись его щек, побежали дальше по вискам и зарылись в волосы на затылке, чтобы затем легко потянуть голову Соула на себя. Стоило ему послушно склониться ниже и едва притронуться к губам в предвкушении, она тут же увернулась и мурлыкнула на ухо:
— По-прежнему любишь распускать руки? — не прекращая нежно перебирать пряди и не сделав ни единой попытки высвободиться.
И черт, если в их шестнадцать он мог бы решить, что Мака просто по наивности не до конца осознает, как ее шепот, пальцы в волосах и отсутствие миллиметра свободного пространства между их животами влияют на его физиологию, то сейчас был уверен, что она отлично все понимает.
— Но тебе же это по-прежнему нравится, — ответил он тихо, а затем, аккуратно подтолкнув, зажал ее между собой и стеной.
Все происходящее казалось Соулу сном. Неужели эта уснувшая квартира и Мака в объятиях — не наваждение? Больше всего на свете он боялся проснуться и снова упустить ее, как упускал всегда. И в сновидениях, и в жизни. Но Мака не исчезала и не распадалась осколками приятного сна, после которого тело цепенело в приятной истоме, простыни заламывались в складки и хотелось выть от одиночества. Одиночество обрушится на него завтра, когда Соул сядет в самолет. А сегодня… Сейчас… Он поклялся себе, что не выпустит ее из рук ни на мгновение.
