<p>
И был мне знак.</p>
<p>
На прозрачных висках забились вдруг бледно-лазоревые жилки и тут же угасли.</p>
<p>
— Помнишь? Помнишь?! — я едва удержался от того чтобы не ткнуть кулаком морока в текучее плечико. — Клянусь Инносом, Ненасыть, я найду того, кто вспомнит тебя.</p>
<p>
Будь он даже убийцей...</p>
<p>
Тороватый приморский город расстанется с самыми неприглядными и грязными тайнами, заслышав позвякивание увесистой мошны. Повидавшие виды, стёртые, кусаные, гнутые, захватанные до черноты монеты, иногда попадавшие мне в руки, наверное, не соблазнили бы и спившегося портового нищеброда, из которого и отрезвляющими зуботычинами не выбьешь членораздельной речи. Но я знал имя того, кому мне было чем заплатить.</p>
<p>
Неблагонадёжный сей человек прозябал где-то в портовых трущобах, с высоты мгновенного всполоха памяти человека дождя казавшихся беспорядочным нагромождением обломков кораблекрушения, гниющих в непролазной грязище. Дотоле я не вторгался в убежище оной сомнительной личности, прославившейся мутными деяниями и способностью безнаказанно выскальзывать из тисков закона благодаря своей ничтожности и ничтожности людей, падких на мзду. Братья мои пламенно не одобрили бы визитов преданного служителя Инноса к жалкому шарлатану, какового сдержанный в суждениях проповедник Даррон как-то ненароком упоминал при мне, кривя губы от праведного омерзения.</p>
<p>
И сам я не загадывал, как потащат меня на дно благая цель и безоглядное любопытство.</p>
<p>
Как бы не хотелось мне оставить в тайне от пекущихся о благонравии недостаточно притязательных в выборе источников знания послушников высокопоставленных служителей Огня своё погружение в портовые трущобы, я не решился заявиться туда в сумерках. Я всего-то хотел узнать, кто таков был бессловесный скиталец Ненасыть при жизни, но не рвался сам податься в призраки во цвете лет. Если и не нашёлся бы нещепетильный "доброжелатель", возжелавший добра из моей уёмистой сумы с кровопролитным пылом, всё одно стоило бы родиться и вырасти в залитом нечистотами лабиринте убогих халуп, чтоб не плутать там и при свете дня, не то что впотьмах.</p>
<p>
Спустившись к пристани по Торной улице, я начал поиски с ненавязчивых расспросов необщительного приморского люда. Удача вдруг улыбнулась мне, очаровав взгляд ямочками на бледных щёчках.</p>
<p>
— Эге, не меня ищешь?</p>
<p>
Я невольно склонился пониже, вглядываясь в озорные карие глаза.</p>
<p>
— Не тебя...</p>
<p>
— А подумать?</p>
<p>
— Игнаца, зельевара... ищу.</p>
<p>
С небойкого моего языка не сорвалось едва "Игнаца, шарлатана". Моё замешательство позабавило её. Кареглазая хихикнула, показав щёлку между зубками. Отпрянула, поманив худой рукой.</p>
<p>
— Идём! Идём, тут рядом.</p>
<p>
И я подался за ней, не разбирая дороги. Не успел и моргнуть, как нас обступили засмолённые духом безысходности ветхие лачуги. Увязая в чавкающей под ногами мерзости бытия, я с трудом поспевал за малорослой девчонкой. Легкая и вёрткая как заигранный шаловливым ветерком елховый листик, моя востроглазая удача, цепко поддерживая тощими пальчиками ворсистый блёкло-зелёный подол, уверенно не поддавалась тяготам городской распутицы и мчалась вперёд с изяществом, каковому позавидовал бы и невесомый человек дождя.</p>
<p>
Взметнулись тёмные жёсткие прядки, выбившиеся из-под чепца, и моя провожатая, скользнув влево, юркнула в неприметную теснину, сунься я в которую — мигом застрял бы там, что клин в расщепе. Привычка одинокого лесомыги не упускать из внимания ни одного сбоя в плавном течении яви, будь то безветренная судорога ветви или тишайший шорох... особенно тишайший... не подвела и в трущобах. Я почти ушёл от удара, нацеленного в мой затылок. Развернувшись с немалым риском проломить локтем ближайшую стенку, я одним выпадом убедительно доказал погладившему меня по лопатке дубинкой невежливому оборванцу неоспоримое преимущество длинной палки в длинных руках. Застенчивый сообщник незадачливого татя зацепился за мою память лишь сдавленным воплем и звуками бегства.</p>
<p>
Я заставил подняться скулящего неудачника, с оттяжкой прожарив его хребтину о занозистую стену тонущей в помоях будки, кем-то называемой жилищем. Ужас, перекосивший серое лицо горе-разбойника, не скрыл неприятно удивившего меня сходства с личиком кареглазой плутовки.</p>
<p>
— Тогда ты веди, — потребовал я у норовящего стечь по сизым доскам куда-нибудь пониже нерасторопного братца резвой сестры.</p>
<p>
Он жалостно заквохтал, видимо пытаясь выговорить слово "куда".</p>
<p>
— К Игнацу!</p>
<p>
Шли мы недолго. Повернули раза три и, протиснувшись между накренившимися другу к другу постройками, очутились у логова знаменитого невежды, имевшего дерзость величать себя алхимиком. Высокий поджарый мужчина преклонных лет в грязной рубахе с высоко закатанными рукавами, услышав блеянье моего недобровольного проводника, появился в дверном проёме, смяв костлявым плечом бурую занавесь. Серые с хищной желтизной глаза смерили меня снизу вверх строгим мерилом желчной неприязни.</p>
<p>
— Справился, дылда?</p>
<p>
Я, смутившись, ослабил хватку, и мой нелюбезный провожатый выкрутился на свободу, попятился и, злобно хныча, порскнул за ближайший угол.</p>
<p>
— Тебе здесь не рады, благочестивый. Уходи.</p>
<p>
Я не шелохнулся, с пристрастием рассматривая человека, прослывшего в разноголосице города и алчным безумцем, и бескорыстным целителем.</p>
