<p>
Не находя сил преодолеть отвращение, выпестованное наставниками, я и не задумывался, где мне искать нечестивца, способного расслышать мёртвый голос в шуме ливня. Но звучный голос человека, ежедневно возносящего молитвы Насылающему дожди божеству, слышал всякий "имеющий уши", кто хоть раз окунался в толкучку пропахших жареной, копчёной, томящейся в рассоле под гнётом, плохо проваренной и стухшей рыбой улочек города Хориниса.</p>
<p>
Внимания любопытствующих горожан я не жаждал, посему заявился к скромному жилищу служителя Аданоса в вечерних сумерках. Заморозок искрился в клейкой грязи, слоями лежащей на брусчатке. Я собирался с мыслями, выдыхая пар, затем ухватился за кольцо и, выбивая из него холод, отпечатавшийся ломотой в суставах, загрохотал по двери.</p>
<p>
Бьющиеся в восковых слезах огоньки свечей и накалённые угли жаровни давали очень мало света. Чему я порадовался, надеясь на то, что смуглый темноглазый человек, с обезоруживающей въедливостью обращающий в каверзный вопрос любую запинку незваного посетителя, не заметил, как полыхали густо-малиновым стыдом мои уши. Я отличился и косноязычием, и невежеством.</p>
<p>
— Мастер Ватрас, — наконец взмолился я, — знать бы всё это, так я не ломился бы к вам на ночь глядя.</p>
<p>
Он рассмеялся негромко.</p>
<p>
— Знать бы тебе, сколько должно знать искателю сокровенного, ты не вломился бы сюда, это так.</p>
<p>
Я вздохнул.</p>
<p>
— Мор или война, — повторил жрец Аданоса слова охотника Тальбина, — что ни уготовано нам богами, хлебнём сполна, быть может, и захлебнёмся. А предвестник... Он — как зарница, увидь или зажмурься, грозы не миновать. Или же ты надеешься, зачерпнув у берега горсть пены, усмирить шторм?</p>
<p>
Поняв по моему вытянувшемуся лицу, что я и не помышлял о столь великом миротворческом деянии, проповедник Ватрас утомлённо потёр ладонью сморщенный лоб и, тщательно выговаривая каждый слог, твёрдо произнёс:</p>
<p>
-— Боятся маловерные, брат Одо. И от сей напасти тебе не избавить людей, послушник. Делай, что можешь делать, будь верен долгу, учись, и не позволяй ничтожной дождинке на ресницах затуманить весь мир.</p>
<p>
— Ты мой гость, Одо, — властно добавил он, услышав, как заёрзала по грубо струганной половице моя ступня. — И не вздумай перечить... Признаться, ты удивил меня. Очень уж необычен призрак ненастья из Мглистого леса. Хотел бы я слышать мнение брата Сатураса о таком феномене... но это невозможно...</p>
<p>
После того как мы по-братски расправились с печёной треской, обсосав каждую косточку, пытливый служитель Аданоса вновь принялся расспрашивать меня о призраке, облечённом в дождь, с дотошностью собирателя редкостей, поклявшегося вычерпать ладонью море, дабы завладеть прекраснейшей из жемчужин. Мне хотелось спать, но скоро я втянулся в разговор, почувствовав вдруг, что где-то в хаосе моих впечатлений поблёскивает ключик к призрачной тайне человека дождя. Но усталость взяла своё, мысли путались, язык мой заплетался, и я забылся на полуслове, уткнувшись лбом в столешницу...</p>
<p>
Была ли тому виной моя необразованность, или же я должен пенять на своё упрямство, но я поверил, что устами мастеров Исгарота и Ватраса, недвусмысленно посоветовавших мне сторониться каверзы Белиара, опекающий меня Иннос и благоволящий мне Аданос дали знак — благородную и неблагодарную работу успокоения мыкающейся в ненастье души я в силах выполнить без божественного вмешательства.</p>
<p>
Правда, я не представлял, с чего начать поиски, и надеялся на книжную премудрость, громоздящуюся на стеллажах монастырской читальни. Путь к познавательной "библиотечной зимовке" вёл меня через неизбежные хлопоты в винограднике у Каскадов Забвения. Разъятый на множество туманных струй водопад насыщал горним холодом белую дымку, залечивающую бесчисленные шрамы неранимого камня и иссякающую в ущелье, по которому осуждённые уходили безвозвратно в Долину рудников. Здесь, у предгорных озёр вызревал белый виноград, вкус которого дал имя лозе — Искушение. Он искушал и Зиму, и как только в воздухе замешивалась леденистая сечка, виноградари Инноса вступали в бескровное сражение с белоснежной разорительницей. Вооружившись топориками, послушники совершали набеги в низинный бор, запасаясь лапником, который стелили под бережно обрезанные лозы. От вымораживающего прикосновения стихии изнеженные человеческой заботой кусты, пригнув к земле, укрывали деревянными щитами и рыхлой землёй. И обманутая Зима, не найдя жертвы, застила спрятанное Искушение снегом...</p>
<p>
Там, у виноградника, в один внезапно занедуживший слякотью денёк брат Ульф, нагруженный до кряхтенья охапкой еловых ветвей, повстречался лицом к лицу с человеком дождя и, возопив до небес, разметал смолистую колкую "перину" зябкого винограда и понёсся во весь дух к придорожному алтарю Инноса. Я еле успел отступить в сторону, чуть не потерял равновесие и с трудом удержался на ногах. Призрак, казалось, ничего и никого не заметил. Но, когда я начал подбирать раскиданный поторопившимся к молитве послушником лапник, наблюдатель потёк рядом, то мутнея, то искрясь в хлёстких порывах косого ветра.</p>
<p>
— Ты меня помнишь?! — воскликнул я вполголоса. — Узнаёшь меня?</p>
<p>
Я остановился, и он застыл.</p>
<p>
Я сделал шаг, второй, третий, не сводя с него глаз. Человек дождя неспешно зашагал за мной, увязая в воздушной хляби, разлитой над прижатыми к взрыхлённой почве лозами.</p>
<p>
— Ты что-то помнишь, — твёрдо сказал я. И тут же засомневался. — Или пытаешься вспомнить.</p>
<p>
В тот миг я нисколько не жалел о недоступности тёмного искусства вести разговор с мертвецами. Вынес бы я звуки неживого голоса? Не бежал бы, не разбирая дороги, не скорчился бы, воя, в комковатой жиже? Редел мелко просеянный дождик, осыпался мерклый образ бессловесного странника. Взгляд обезличенного созерцателя отразился дрожью в душе, раздираемой ликованием и страхом первооткрывателя, потускнел и отпустил меня.</p>
<p>
И глухонемые договорятся, коли зрячи. Куда заведут их беззвучные разговоры — время покажет...</p>
