— Человек, — ответил я, — живой человек.</p>
<p>
Игнацу я рассказал всё, без утайки. О пронизывающем взгляде человека дождя, о пустых глазницах Арза Ирого, об усталом прищуре демона грозы.</p>
<p>
— Рыжий! Рыжий!! — воскликнул старик, зайдясь вдруг сиплым хохотом. — О, это многое объясняет!</p>
<p>
Отсмеявшись, отхаркавшись и высморкавшись, он успокоился.</p>
<p>
— Бабка моя всегда говорила: рыжие не чтут законов!</p>
<p>
— Законов?</p>
<p>
— А как же? Откуда бы он ни явился, и в том мире свои законы. И уж один-то из них точно гласит — не вмешивайся. Не ввязывайся в то, что течёт мимо тебя, не в твоём русле, что бы там ни творилось, в чужой заверти.</p>
<p>
— Я не знал, — тяжело вздохнул старик, — но я догадывался, что призрак — не Арз вовсе. С твоих слов похож, да. А с его слов похож на приходящих из другого русла времени через пробоины. Не тряси меня, что это значит. Сам вникай...</p>
<p>
— Кто они?</p>
<p>
— Сам же понял, люди. Наблюдатели... изгои... скучающие зрители... ищущие уединения, защищённые искатели ярких ощущений, исследователи. Без последних точно не обошлось, иначе как объяснить, что пришлый водолюб понимал если и не всё, так многое из твоей-то болтовни. Или же он и в мысли твои проникал. Юрг Кром и Арз склонялись к тому, что исследователи, и я не спорю. Помню, Юрг считал, что их языки должны быть во многом сходны с нашими, поскольку они — как бы почти мы и есть, люди, не упустившие некие возможности, нами не замеченные. И, заявляясь сюда из своего русла, они взирают на то, чего избежали. С немалым, должно быть, любопытством.</p>
<p>
— Но я сомневался, — продолжил Игнац, отдышавшись. — Книжники с Южных островов ничего не говорили мне о дождевом облачении. Упоминали туман, который, подсвеченный особым образом солнечными лучами, может иногда выдать присутствие наблюдателя. Но так чтоб ливень беспросветный... И ещё вот что. У Арза были мягкие послушные кудряшки, а не кудлы дыбом. Он был маленький щеголеватый господин, а не бродяга неотёсанный, что плюнул в горсть, чиркнул по макушке и хорош, готов, вышел в свет.</p>
<p>
Я невольно улыбнулся.</p>
<p>
— Столь любезная его прозрачной душе морось, верно, уже была нарушением. Меленьким таким. Одной каплей меньше, одной больше. Зато его заметили. Ох уж эти юнцы, как не возникнуть! Во всех временах одно и то же... Пока он корчил из себя окоченелого призрака, большого проступка в его зримости не было. Но когда он вмешался в неприкасаемое по самые конопатые уши, то уже, не таясь, дал тебе понять, что ты услышан. И, возможно, очень жалел, что не сделал того много раньше.</p>
<p>
— Нет, нет, мастер Игнац, я и до того знал, что он меня слышит. И понимает... может, плохо, но понимает.</p>
<p>
— Конечно, плохо, — ухмыльнулся старик. — Тебя разве поймёшь? То мычишь, то телишься. Вот он, должно быть, диву давался, слушая тебя. Но всё ж свой брат искатель, да... пусть даже ищет какой сор, то корешки, то кости. Сущий зверь...</p>
<p>
— Но что же он-то искал...</p>
<p>
— Откуда мне знать? Но... вдруг первый раз в жизни нашёл человека, коему было до него дело. Без того, чтоб стрясти чего-то. Без того, чтоб прогнуть или спрямить по заданной мерке. Редкая находка, скажу тебе. И когда рыжий увидел, как сбываются твои дикарские страхи, в кои ему небось и не верилось даже, не чтя закона, грубо вмешался в естественный порядок вещей.</p>
<p>
— Но почему? Я не просил... я даже не мог...</p>
<p>
— Просят бога и господина. Просят соседа. Просят бабу, коль она сварлива и горазда биться сковородкой. А друга... и не просишь, а вот он здесь, с тобой. Есть нечто противоестественное в том, чтобы отстранённо наблюдать естественный ход событий, крушащий тот нелепый звериный мирок, в котором нашёл себе друга. Эх, и наломал же он дров! Да каких там дров... скал... твердынь, каковым в нашем мире и названий не придумано. Демон грозы! Ха... Что есть грозы? Скрежет и искры столкновения миров...</p>
<p>
Он произнёс последние слова так необычно, будто бы вторил кому-то эхом.</p>
<p>
— Сколько же воды обрушилось на наше так и не затлевшее огнище! А ведь где-то, вестимо, случилась великая сушь, и даже пострадали люди. Из тех, кто видят без ухищрений нашего рыжего призрака таким, каков он есть, но не замечают. Теперь-то заметили... Всё это невероятное грозовое могущество, которого так боятся твои высокопоставленные братья... и правильно боятся!.. оно не по плечу, не по мысли, не по праву одному впечатлительному человеку. И всюду есть суды, блюстители и свои проклятые долины.</p>
<p>
Я содрогнулся.</p>
<p>
— Нет! Нет... мир, в котором люди не приучены убивать, не может быть столь жесток, как наш!</p>
<p>
— В другом русле другие подводные камни, Одо. Вот занимает меня такая мысль, не чудо вовсе, что ты принял его за покойника. Так ли он сдержан, как ты говоришь, или же вовсе отучен и улыбаться. Как знать, что это за лучезарный... или беспросветный... мир всемогущих человеколюбцев, из которого он утекал при любой возможности в наш сирый, хоть бы на несколько хмурых дней.</p>
<p>
На несколько дней... И брал в недолгий поход совсем немного снеди. Возможно, все его запасы в одной наплечной сумке помещались. Не объёмистей моей, а то и тощей, под такой же, как моя, его бы согнуло. Что он там припрятал? Хлебцы, какой-нибудь удивительный сыр, возможно, даже заветный кулёк с неземными лакомствами, каким в нашем сиром мирке зверских чудес и названия нет. Какое он выбрал себе временное убежище? По каким пещерам, трещинам и пробоинам он мыкался? И когда заскрежетали, искрясь, столкнувшиеся миры, назад ему хода не было. Он перебегал из пробоины в пробоину, сквозь облака, камень и время, и по следам его шли осторожные блюстители. В дерзости было его временное преимущество. Ломая на смехотворно малые дольки невесомые сухари и выжимая из беснующейся грозы капли чистейшей воды, Ненасыть бесконечно затянувшиеся дни и ночи удерживал над островом раздоров, ему чуждых, непосильную стихию. И даже ненависть остыла...</p>
