<p>
Какой правдолюбец упрекнёт меня во лжи?! Ведь в чём-то гоблины оказались человечнее иных людей.</p>
<p>
И я поведал старцам в огненно-угольных мантиях самым напыщенным слогом, каким только и подобает, по моему разумению, вещать на Высшем совете, трогательную историю о том, как я, колупая целебные корешки в Южной лощине, увидел гоблинов, таскающих еловый лапник в какую-то щель. И как я разгрёб колючие ветви и нашёл в промоине тонкие почерневшие кости. И маленький череп. Не гоблинский. Человеческий.</p>
<p>
— Вот такой вот! — и я, забывшись от распирающего меня восторга пред явленными Аданосом простому смертному чудесами, тыкал невидимой и бесплотной находкой, крепко обхваченной ладонями, в светлый лик Верховного. — Я нашёл его, магистр!</p>
<p>
— И что же ты сделал с костями? — прошелестел бескровными губами благочинный мудрец Пирокар.</p>
<p>
— Очистил их в пламени Инноса и вверил прах стихии Аданоса — морю.</p>
<p>
Мне послышалось, будто бы Пирокар вздохнул с облегчением. Радовался ли Верховный тому, что теперь последние следы гнусного преступления, о коем он, разумеется, ничего не мог и слышать дотоле, уничтожены. Или хоть малая часть проклятья, сросшаяся с костями, найденными гоблинами в какой-то трещине, отвалилась от совести монастырского небожителя, подобно чешуйке многолетней копоти, когда узнал он, что всё же, вопреки многому, обряд прощания с убитым свершён достойным образом.</p>
<p>
— И что же ты разузнал о том человеке? — вступил магистр Серпентес.</p>
<p>
— Немногое. То, что кости у него были тонковаты, и всякой малости, волею случая ниспосланной сверху, так просто было убить его.</p>
<p>
— Несчастный случай? — подытожил магистр Ультар.</p>
<p>
Серпентес глубокомысленно покачал головой, безмолвно соглашаясь с разумным предположением.</p>
<p>
Несчастный случай. Или некто бывалый из предосторожности обставил дело так, будто бы заблудившегося в глуши беспечного путника забили камнями гоблины.</p>
<p>
Верховный "шаман", подперев щеку костяшками пальцев, рассматривал меня, как некую редкостную диковину, каковая попалась ему вдруг на глаза первый раз в его долгой жизни.</p>
<p>
— Значит, ты прошёл испытание Аданоса, послушник? И он даровал тебе власть над сущностью, именуемой непосвящёнными демоном грозы?</p>
<p>
Я не отнекивался. В самых развесистых и пышных выражениях, какие только извернулся заплести мой язык, поведал я Высшему совету о снах, посещавших меня в осаждённом монастыре. Дескать, виделось мне, будто бы не томлюсь я взаперти, а брожу вольно по всему острову, и ходит со мной повсюду мерцающий некто и внемлет всякой моей думе, а все думы мои о смирении врага, осадившего город и обитель. А потом, когда уже иссякло терпение, настала последняя дождливая ночь, и молвил посланец Аданоса, насылающего ливни, выйдя из мрака к огню: "исполнено".</p>
<p>
— И что, сей мерцающий некто, подвластный твоей мысли, был такой же, как и призрак, плутающий в дождь у Круга Теней?</p>
<p>
— О, нет, Верховный! — с искренним жаром заверил я вопрошающего. — Совсем другой.</p>
<p>
Всё тот же. Неузнаваемый...</p>
<p>
Многажды удостаивали меня изысканным допросам в Высшем совете. Я, не сбиваясь, твердил одно и то же, разве что переставлял местами некоторые слова. Видели мудрейшие старцы, что взять с меня, недоучки, приголубленного Аданосом до блажи, нечего, и видели, что я лжив и скользок, и дерзко льстив, и не отступались от меня. И я понимал, что никого не схвачу за руку, и никого не привлеку к ответу. Но мысли о невозможности изобличения и возмездия не занимали меня. Задумался я о возможности оставить непогрешимых мудрецов в мантиях цвета пожарища наедине с их неприкосновенными знаниями. Я замыслил оставить путь служения Инносу, на который выполз когда-то в горячке и беспамятстве неизвестно откуда. Но не с тем чтобы примкнуть к служителям Аданоса — могущественного божества, чьи уравновешивающие деяния, не легендарные, истолкованные горожанам высоким слогом в длинных проповедях беглецом Ватрасом, а случившиеся наяву, оказались сущим бедствием. Пытаясь объяснить необъяснимое крестьянам, чьи поля остались не то что без урожая, но даже без почвы, кивая на благоволение Отворяющего небеса и Насылающего дожди, означало примерно то же самое, что крутить хвост бешеному варгу, иными словами, нарываться на отрезвляющие удары мотыгами по рёбрам.</p>
<p>
Для орков же я был даровитый шаман без должности, самородок, говорящий с демонами. Умение находить с демоническими сущностями общий язык и даже подчинять таковых своей воле почиталось божественным даром, не подлежащим мелочному разбирательству, посему эти прямодушные силачи не донимали меня ни расспросами, ни подозрениями.</p>
<p>
На рубеже зимы и весны я поднялся с Варр-Орх'Гррашем и его боевитыми трудягами к Кругу Солнца, где наши топоры со звоном отпраздновали благоухающий смолой почин многотрудного созидания корабля, пригодного для долгого плавания в беспокойных водах, отделяющих остров Хоринис от большой земли. Так уж бросили тогда кости забавляющиеся с островом чудес божества, что все опытные мастера-корабелы, могущие спустить на воду нечто более внушительное, чем рыбацкая лодочка, были орками. И сия данность примирила с запятнавшими себя кровью праведных иноверцами даже непримиримого королевского наместника Хагена, мечтавшего попрощаться с Хоринисом, наверное, ещё с того часа, когда приказ Робара Миртанского только-только загнал благородного господина под ветрила "Эсмеральды".</p>
<p>
Я решился покинуть монастырь после того, как попрощался со стариком Игнацем.</p>
<p>
Долго же я тянулся с тем разговором. Я знал, что зельевар совсем плох, ноги его почти не держат, а шарлатанские мази его же замеса не творят более чудес. Я знал, что о нём заботятся.</p>
<p>
Не знал я наверняка, удалось ли мне замести его неблагозвучное имя пёстрыми ворохами небывальщин о моих похождениях на стезе гонителя призраков.</p>
