<p>

   Я хотел было сказать, что за разговорами его горластых воинов не расслышать и камнепад, не то что какой-то дождик, но промолчал, только кивнул.</p>

<p>

   Радушный хозяин пещеры ещё пытался напичкать меня "хорошим мясом", но я уже был не в силах двигать челюстями. Навалилась усталость, придавила, скомкала и сломала меня.</p>

<p>

   Как гостю мне постелили "лучшую шкуру". Необъятную, косматую, посеребрённую матёрой сединой шкуру мракориса. Я уткнулся лицом в тёплую кудлатую вонь и заснул как убитый.</p>

<p>

   Помню, как я и Варр-Орх'Грраш, обласканные нежным осенним солнцем, долго ждали у врат обители, когда за стенами докипит разноголосое варево мнений. Помню, звонкий голос господина Сержио, кричащего "открыть ворота!.. пошевеливайтесь, доходяги!", помню бледные изумлённые лица братьев и ледяной взгляд "великого шамана храма огня" — Верховного жреца, магистра Пирокара.</p>

<p>

   Переговоры растянулись на несколько дней. Что на них происходило, мне, простому "ученику шамана-лекаря", доподлинно не ведомо. Наместник Хаген долго упирался, якобы вплоть до того, пока его чуть не поколотили его же дюжие подчинённые, устав сдерживать негодование жаждущих вырваться из осадного заточения островитян. Но мятежного землевладельца Онара не пришлось долго уговаривать покинуть разваливающийся на глазах старинный горный форт. Этот не привыкший к витанию в облаках двужильный строптивец не видел ничего для себя зазорного в том, чтобы договариваться хоть с орками, хоть с демонами. Главное, чтоб те понимали — дабы иметь право на кусок хлеба и тёплый ночлег, должно горбатиться от зари до зари.</p>

<p>

   А горбатиться пришлось и тем, кому таковая участь и в кошмарах не снилась.</p>

<p>

   Отступила вода, обнажая мертвенное опустошение земли.</p>

<p>

   Но мы выжили. Мы и они. Они и мы. Потоки горячего пота, которые лились на стынущий в ожидании зимы остров чудес, смешали предчувствия решающего испытания в единое мы.</p>

<p>

   Нас прокормило море. Я обучился рыбацкому делу, и оно пришлось мне по нутру. Я выходил на промысел вместе с брюзгой Фаримом и смешливым белобрысым здоровяком по имени Ыныкх-Чорр. Когда тот нахватался от меня, а пуще от неустанно жалующегося на горькую судьбину Фарима, всяких словечек, то рассказал мне, обхохатываясь во всю глотку, как я при первой встрече едва не проломил ему лоб камнем.</p>

<p>

   Удлинились ночи, побеленные завирухами. Я валил лес и, обрубив сучья, таскал на плече брёвна. Повезло мне уродиться высоким, так что я спокойно ладился в напарники и к оркам, не самым рослым. И с Иныкх-Чорром, и с Варр-Орх'Гррашем мы перетаскали множество крепких стволов из Мглистого леса. Было чем латать жилища и чем топить очаги.</p>

<p>

   Та зима была последней, когда я в монастырской библиотеке с нелишней осторожностью переворачивал страницы мудрых и мудрёных книг, значительно пострадавшие от вездесущей сырости. Просушкой и очисткой от плесени размякших листов с величайшим прилежанием занимался одышливый Тхорр-Шоха — единственный, кому довелось померяться силами с Кх'Азоррг-Шакком — демоном грозы. Мастер Неорас выходил смельчака, но на долгие месяцы запретил ему заниматься какой-либо тяжёлой работой, ибо сердце его было изранено. Меня сей архивариус поневоле, боком протискивающийся в двери книгохранилища, ни в чём не винил, но я, каждый раз видя его, испытывал невыразимую словами неловкость.</p>

<p>

   И ещё труднее высказать, какие чувства обуревали меня, когда отстранённо-вкрадчивый магистр Пирокар и его багрово-чёрные тени Серпентес и Ультар расспрашивали меня о демоне грозы, о призраке, запугивающем добрых людей на землях Акила, и о моих поисках на торжище Хориниса людей, помнивших некоего маленького чужестранца. Не этим просвещённым господам я мог рассказывать, подбоченившись, о всяческих нежданных чудесах, коими одарял меня благодетель и покровитель мой Аданос. На большинство их, заданных проникновенно-отеческими голосами, вопросов я честно отвечал: "не знаю". Но мне невозможно было отвертеться и от тех, на подобные которым Высшему совету, кое-как исторгая из лужёной глотки непривычные слова, уже ответил болезный Тхорр-Шоха. Я быстро сообразил, что нечестивому иноверцу позволили жить и даже работать по мере сил его в обители, не только потому что он, не обученный вовсе и оркской грамоте, не смог бы, принеся братству Огня пользу, нечаянно приобщиться к неким, с особо жгучей ревностью оберегаемым служителями Инноса тайнам. Да и лечили немощного рубаку не только из милосердия. Его изучали. Надеясь и от поражённого "огнём небесным" в живучее сердце воина и от прочих его бесхитростных собратьев вызнать как можно больше о таинственном демоне грозы.</p>

<p>

   А за послушника "Од-до", повелителя непобедимого Кх'Азоррг-Шакка, взялись так, что у меня аж в глазах заискрило.</p>

<p>

   Открыв в себе нежданно дар вдохновенного лицедейства, граничащего с юродством, с сияющим взором и благоговейно прижатыми к груди кулаками я выкрикивал в каменное лицо магистра Пирокара:</p>

<p>

   — Истину зрели вы, Верховный, говоря когда-то — вот тот, кому благоволит Аданос! Приносящий дожди испытал меня!</p>

<p>

   Испытание сие заключалось в том, что я, ничего не убоявшись, должен был сопроводить в мир иной застрявшего в нашем мире призрака, одним лишь взглядом наводящего порчу на простой люд. Избраннику Аданоса предстояло найти проклятые кости, о чём мне, невежественному, поведали мудрые люди. Да, я, неразумный, расспрашивал на торге почтенных граждан, и расспрашивал в трущобах низких людей, не слыхал ли кто о пропавшем без вести. Но то был ложный путь. И Аданос, взиравший с небес на мои бессознательные метания, смилостивился и привёл меня к тем, кто знал, где лежат останки.</p>

<p>

   Магистры Ультар и Серпентес переглянулись.</p>

<p>

   — И кто же они, послушник? — ласково спросил Верховный.</p>

<p>

   — Гоблины! — проорал я ликующе.</p>

<p>

   Пепельно-седые брови "великого шамана огня" поползли вверх.</p>

<p>

   — Что? — спросил он.</p>