<p>
Он пробормотал ещё что-то совершенно неразборчивое.</p>
<p>
— Сквозь молнию?</p>
<p>
— Да! Проскочить через молнию... через грозу! Сквозь грозовой полог невредимым — вот что он задумал. Недурно для сопляка. Скажи, разве не заноза? Вот и выдернули.</p>
<p>
Его бессвязная речь меня раздражала, задевала и теребила какую-то занозу, глубоко засевшую в памяти. Очень глубоко. Там, где, казалось бы, всё давно зажило.</p>
<p>
Я удивлялся тому, как быстро разморило Игнаца от слабенького пойла. Впрочем, он и старый, и дряхлый совсем, думалось мне. Разве только из-за жалкой немощи и не потащили неблагонамеренного зельевара на рудники, с его-то порочными знакомствами. И никаких сокровенных и нечестивых знаний не выварил в своей потаённой лаборатории бездарный самоучка, за одно только кощунственное прикосновение к каковым его следовало бы убить.</p>
<p>
Старик умолк, задремав. Я осторожно перевалил его, неровно сопящего, с короба на лежанку и, дождавшись рассвета, покинул лачугу. Сделал шаг или два и приостановился. Двое, зябко прижавшись друг к другу, стояли неподвижно на ближайшем повороте и смотрели на меня. Паренёк и девчонка, в утренней хмурости похожие на призрачные тени. Знакомые малокровные лица, знакомые тёмные глаза. Они чего-то выжидали, но не решались действовать. В этом напряжённом ожидании не ощущалось враждебности. Быть может, эти лихие оборванцы даже и знали, для кого, еле дышащего, я принёс чудесные светозарные дары из загаженной "пробоины", охраняемой чёрным троллем. Прощальные, скорее всего. Как никогда ещё в жизни, в то провонявшее гниющей рыбьей требухой утро я не верил в чудеса.</p>
<p>
Было ли тому причиной тусклое освещение или многое другое, но в широко открытых карих глазах задумчивой озорницы, всецело поглощённой выматывающей душу игрой в гляделки, я не видел ни искорки. После всех незабываемых встреч с человеком дождя, казалось мне, я выдержал бы и взгляд демона. Но я сдался без борьбы и прошёл мимо, заметив краем глаза, как боязливо поёжился мальчишка. Теперь мне, возможно, были даже рады, но всё же я оставался чужаком, и меня ждала моя работа.</p>
<p>
И заждался меня, пропащего, мой добродушный брат Бабо.</p>
<p>
Я рассчитывал на его поддержку. В простоте ритуала очищения мне отчего-то мерещился какой-то подвох. Я побаивался упустить нечто важное, решающее, отвлекаясь от значимых обрядовых тонкостей, казавшихся мне, неотёсанному бродяге-собирателю, чем-то непознаваемым, на обыденные выяснения отношений с чрезмерно любопытным или раздражительным зверьём. Я очень надеялся на помощь радетельного и неболтливого послушника Бабо.</p>
<p>
О самом же обряде я намеревался как можно обстоятельнее расспросить мастера Исгарота, осознавая, что сложить погребальный костёр — это вовсе не то же самое, что наломать дров.... Но когда я заявился с такими помыслами в часовню умиротворения, я вдруг почувствовал себя чужаком под дымчатым куполом милости грозного Огненного божества. Проповедник заговорил со мной ласково, как с набедокурившим дитём.</p>
<p>
— Правда ли, брат Одо, будто бы ты искал в городе встречи с человеком по имени Игнац?</p>
<p>
Я не запирался.</p>
<p>
— Зачем же, послушник?</p>
<p>
И я солгал, не произнеся ни одного слова неправды.</p>
<p>
— Я хотел узнать, кто я такой, мастер Исгарот.</p>
<p>
Проповедник растерялся. Всплеснул руками, улыбаясь.</p>
<p>
— Да с чего ты взял, Одо, будто бы этот несчастный безумец что-то знает о тебе? Он и себя-то не помнит, давно выжил из ума.</p>
<p>
— Кто-то ведь должен знать, — угрюмо ответил я.</p>
<p>
— Боги знают! — с назидательным жаром воскликнул Исгарот. — Тебе ли жить минувшим? Думай о будущем, Одо... И что же он рассказал?</p>
<p>
— Сказал — я ничего не узнаю, и никого не найду.</p>
<p>
Потому что боги молчат, а люди пустословят. Но ведь откуда-то же я взялся. Не из таинственной пробоины же выполз, спасаясь от неведомого бедствия. Хотя, кто знает...</p>
<p>
— Что ж, в этом, пожалуй, он и прав, Одо. Ничем больше не хочешь поделиться со мной, послушник?</p>
<p>
Я иногда приходил в часовню просто выговориться. Но когда мастер Исгарот, не добившись от меня более никаких откровений, чему причиной, среди прочих, была и его красноречивая ненавязчивость, с проникновенной кротостью предостерёг неразборчивого послушника от общения с сомнительными личностями, могущими повилять на неокрепший ум самым прискорбным образом, я не смог отрицать его очевидную правоту. Согрешив неосторожностью в выборе собеседников и советчиков, я изменился. Я стал осторожен, даже подозрителен.</p>
<p>
Я не захотел впутывать в кощунственные дела иноземной семьи Ирого ни мастера Исгарота, ни послушника Бабо. Даже если я допущу какую-нибудь оплошность, огонь безупречен в святом деле уничтожения скверны.</p>
<p>
Единственное, чем я поделился с Бабо, так это кратким рассказом о бесславной кончине злющей кровожадной зверюги, облюбовавшей туманные побережные заросли у Пагуби. Я вернул с благодарностями воинственному садоводу его жалящий посох, выручив свой, привычно увесистый и длинный, чрезмерно громоздкий для любого из моих братьев. Я не собирался проливать чью-либо кровь в Южной лощине, не видя в том нужды, но угадывая некое кощунство.</p>
<p>
Между тем, удушливая сырость, пропитавшая воздух, недвусмысленно предвещала дождливую пору. Я дожидался ясных дней, чтобы не возиться с волглым хворостом.</p>
<p>
Пришло время заготовки огненной крапивы — влаголюбивой травы, в которой запасливый мастер Неорас всегда испытывал острую нехватку. Я таскал незаменимое сырьё в монастырскую лабораторию мешками, бережно прочёсывая богатое прибрежное разнотравье в зажатом скалами удолье реки Жерловки, питающей Святое озеро, чьи незамутнённые воды хранили возвышенную отстранённость Пламенной обители от суетного мира.</p>
