Моряки вскакивали со своих теплых нагретых молодыми телами постелей и несли свои кровати в кладовку.

После этого бежали в умывальню. Там наспех ополаскивали свои заспанные лица и рожи холодной почти ледяной водой и мчались по своим нуждам на улицу в гальюн. Валька устремился в этой массе по намеченному пути. Он ворвался в умывальню. Там стоял моряк и растерянно держал в руках какие-то сморщенные сапоги и черные грязные портянки. Они выглядели как два листа плотной несгибаемой бумаги, на которых неизвестный художник нарисовал сложные графические образы черным карандашом и тушью.

– Что же это такое тут твориться. Вот поставил в сушилку. – говорил он удрученно.

– Ну и профан же ты! – сказал подошедший верзила арестант – Кто же кладет на ночь в сушилу портянки и сапоги. Где ты теперь найдешь все это. Тут же они и усохли. Вот теперь ходи в чем бог послал. Вот в этом.

– Так они же с трудом мне на ноги налезают – сказал молодой.

– Вот она молодежь совершенно неприспособлена к несению военно-морской службы. Иди к старшине. Может быть он тебе чего посоветует.

Молодой вышел и побрел к кабинету старшины гауптвахты. Постучавшись, он вошел и буквально через несколько минут вышел с еще более грустным лицом.

– Ну как? – спросил Валька – помог?

– Да помог! Дал еще трое суток ДП за утерю бдительности, потерю личного имущества. Хотя я то не виноват. Придеться ходить в этом. Чувствую как мозоли натру.

– Построение – раздалась команда.

Завтрак. Краткий миг ни с чем не сравнимого счастья. По своей силе он может быть сопоставим только лишь мигом любви. Проголодавшиеся за ночь моряки бросились в столовую гауптвахты. Толкаясь у узкой двери, они вбегали в столовую и растекались по столам.

Перед Валькой поставили миску с жидким мутным супом. Хотя Валька и не особенно хотел есть, но все таки понимал, что теплое месиво согреет его в этой холодине и даст некоторые поддерживающие силы.

И это действительно помогло. После того как тарелка горячего жидкого супа упала вниз и растеклась по всему пространству военно-морского желудка внутри запели соловьи. Валька понял, что не все в этой жизни так плохо. Да и он сам, как бы то ему не внушали всякие начальники, не так уж и плох. Он огляделся вокруг. Десятки арестованных моряков и солдат крепких и здоровых сидели и трескали пищу, уставившись в свои миски. К столовой стоял только шум грохот мисок и ложек и стук жующих челюстей. Никто почти не разговаривал.

– Вот они все такие же. Привозят плохишами, а тут их перековывают и они как штрафники своим трудом и образом жизни искупают свою вину. После этого очищения опять становятся хорошими до следующего несчастного случая. Ведь у всех примерно такая же ситуация как и у меня. А завтра прибудут новые и так тут будет вечно. Я через несколько лет демобилизуюсь, а гауптвахта будет стоять вечно и новые и новые арестанты будут здесь проходить свою школу мужества. И сюда не зарастет народная тропа. – последние слова его воодушевили. Он почувствовал прилив творческих сил.

Валька взял ложку и вцепился в плотный кусок перловой каши, которая горкой возвышалась над миской. Сбоку от горки лежал жирный кусок поджаренного палтуса. Он был настолько жирным, что его замутило. После этого он попил мутной бурды, которую называли кофием и вышел из-за стола.

Вся эта процедура создала радостный оптимистический настрой в новое светлое и неизвестное будущее арестанта Хлызова.

– Выходить строиться для развода на работы! – раздалась следующая команда.

Моряки выстроились рядами по комплектности своих камер. Бармалей вышел со списком разнарядок для работ.

– Эти! Эти на мясокомбинат. – приказал он и часть моряков, стоящая от начала шеренги отошла и развернувшись на месте вышла из казармы на работу.

– Эта часть идет на корабли разгружать уголь-приказал Бармалей, остановившись около Вальки. Он разделил ряд, дотронувшись до Валькиного правого плеча. Стоявшие рядом с ним арестанты повернулись и, четко маршируя вышли на улицу.

– Эти остальные идут в типографию – приказал Бармалей.

Начальник караула скомандовал и вся оставшаяся группа вышла на работы.

Валька шел по улицам и вдыхал свежий вольный военно-морской воздух. Прохожие на улицах привыкли к переходам одетых в смешные огромные шинели солдат и моряков, которых сопровождало несколько часовых с оружием в руках. В этом не было ничего удивительного для закрытого города. Хотя ранее он на гражданке и когда начинал служить, представлял себе этих арестантов как каких-то страшных преступников, которых надо обходить стороной. Ему казалось, что часовые могут в любой момент открыть огонь по ним при попытке к побегу. И сам представлял, что он сгорел бы от стыда, если бы стал таким же. И вот он оказался среди них. Пришло время выхода из этого мира грез. Безжалостная система вытолкнула его, такого нежного и чувствительного, оторвала от мамкиной юбки и швырнула якобы для перековки, военно-патриотического воспитания и удовлетворения своих государственных и военных нужд сюда за Полярный круг. И он стал таким же. Теперь он даже в душе посмеивался над тем Валькой, который жил в том розовом мире, сидя в уютной квартирке, малюя свои картины, которые никому были не только непонятны, но и не нужны.

Через некоторое время они подошли к городской типографии.

Их пропустили на второй этаж и распределили по рабочим местам. Вальку определили к двум молоденьким девушкам, которые притащили ему тележку со стопами несшитых школьных тетрадей и показали, что нужно делать. Валька весь день аккуратно брал листочки, складывал их в стопки по количеству страниц и сгибал. После этого он их складывал в стопы. Согнутые тетради прошивала, рядом сидевшая за сшивочным станком, девушка.

Весь день прошел радостно и весело так как девицы шутили, распрашивали его о Ленинграде и все это создавало радость от того, что ты хоть и арестант, но в тоже время находишься на свободе.

В середине рабочего дня был даже устроен перерыв на обед согласно устава. Для арестантов привезли в толстых баках с утеплителями пищу точно в назначеное уставом время. Арестанты на своих рабочих местах ели военно-морскую пищу. После этого они могли немного отдохнуть.

– Чем не курорт! – воскликнул Страх, разложившись на огромных стопах толстой бумаги. Он зажег спичку и закурил папиросу. Пуская большие кольца дыма, он следил за тем как они плавно поднимались вверх к потолку, изменяя свою форму.

Остаток дня они все работали, утомленные плотным обедом и теплом в типографии.

Так прошел первый рабочий день на гауптвахте для матроса Хлызова.

На вечернем построении, когда все арестанты стояли в свои стройных рядах Валька слегка отодвинулся от свое крайнего, который был в числе распределенных на корабли для разгрузки угля. Он был весь черный как негр, от угольной пыли.

– Как все таки мне везет на службе, – с облегчением подумал Валька. – Вот оно счастливое стечение обстоятельств. А то также же стоял бы весь в угольной пыли. И не помыться. Не то, что бы душ принять. Пришлось бы сперва под ледяной водой в нетопленой умывальне мыться, а потом дрожать всю ночь в ледяной камере. Вот они маленькие радости военно-морской службы.

Несколько дней Валька ходил с другими арестованными в типографию, пока не произошло событие изменившее исторический ход пребывания матроса Хлызова на гауптвахте.

На следующий день Рина приехала на секретную квартиру для встречи. Василий Тимофеевич крепкий жилистый мужик из крестьян ее уже ждал. Он когда-то давно служил вместе с ее отцом и даже качал на своих коленках. Василий Тимофеевич был ее крестным отцом. Но это тщательно скрывалось от руководства КГБ, так как чекистам было запрещено верить в Бога и тем более ходить в церковь и крестить не только своих, но и знакомых детей. Но многие чекисты сами часто ходил под Богом и были суеверными. Поэтому на всякий случай они крестили и Рину, помятуя, что береженого и Бог бережет. Дядя Вася сидел на кухне и пил чай. Около него стоял готовый для нее стул и пустая чашка для чая.