– Лишиться того, к чему привязаны… лишиться страсти… Да, именно… – здесь он медленно вознес свои веки и твердо взглянул в полный зал – …страсть позволяет мертвецам ощущать себя живыми… И дабы ее не лишиться… – они готовы на все!

Машина скорой помощи влетела в узкий пролет и, обогнув здание приемного покоя, стремительно причалила к служебному входу больницы, где ее уже поджидали двое крупных мужчин-санитаров. Задняя дверь фургона распахнулась, и из нее выкатили темноволосого юношу без сознания.

– Этого в реанимационную, срочно! – заявила требовательным тоном медсестра, выбежавшая из автомобиля вслед за пострадавшим.

Санитары тут же приняли своего подопечного и направили каталку сквозь дверной проем, устремляясь по холодному коридору до самого его конца. На средине пути их встретил седовласый мужчина с застрявшими на кончике носа очками:

– Что тут? – хриплым сонливым басом пробурчал он.

– Упал с крыши пятиэтажного дома. Предположительно, разрыв аорты, – резво ответила женщина-медсестра, совсем недавно имевшая начальствующий вид, а теперь передавшая эстафету грозному старику в засаленном врачебном халате.

– Павел, скажи сестрам, пусть готовят операционную, – мужчина обратился к одному из санитаров, – я сейчас подойду.

Каталка вновь двинулась с места и стала набирать скорость. Юный Гл герой, лежавший на ней, до сих пор не издав ни звука, теперь, потихоньку придя в себя, застонал от разразившей его боли.

– Вы что, не вкололи ему обезболивающее? – слегка запыхавшись, произнес другой санитар, тот что потучнее.

– Он был без сознания! Я не думала, что он очнется до начала реанимации, – злобно оправдываясь, ответила медсестра.

Внешне юноша выглядел весьма удручающе: его боль можно было запросто ощутить, всего лишь взглянув на него со стороны: перекошенное страдальческой гримасой молодое лицо выражало нестерпимые муки; слюни непроизвольно стекали из расслабленного рта; уши облепила запекшаяся кровь; красные белки отекших глаз, слабо видневшиеся сквозь тяжелые полуоткрытые веки, были немой мольбой об избавлении.

Состояние его в этот момент являлось критическим – нельзя было терять ни минуты времени. Но разве это было объяснить людям, жившим своей никчемной жизнью и, спустя множество смертей, которые они пытались предотвратить на своем поприще, переставшим ценить жизнь чужую. Для них процесс спасения человека стал вещью весьма обыденной и порой даже скучноватой. Когда еще только начинали заниматься тем, что им сейчас так наскучило, они были полны энтузиазма и решимости. В них был азарт и страх перед поражением, перед роковой ошибкой. Этот-то страх, которого они со временем лишились, страх навредить, и играл в их помощи людям важнейшую роль. А теперь их миссия превратилась в унылое времяпрепровождение. Кто-то из наиболее малодушных санитаров умудрялся даже делать ставки на то, выкарабкается ли тот или иной пациент, пребывающий в особо тяжелом состоянии. В общем, когда человек каждый день наблюдает то священное таинство, называемое смертью человеческой, он перестает его уважать. А вместе с почтением пропадает и любовь, и сострадание, без которых любая помощь становится жалкой, безрадостной формальностью – как для тех, так и для других.

Каталка достигла дверей операционной и, выбив их, нырнула внутрь. Следом в помещение для реанимации проникли второй санитар и медсестра. Павел, первый санитар, уже был здесь: по указанию дежурного врача он поспешил вперед каталки и распорядился о подготовке всего необходимого для дальнейших процедур. Секунд двадцать спустя в палату проник и сам дежурный врач, тут же воскликнув:

– Все готово?

– Почти, – испуганно ответила вторая молоденькая медсестра, суетливо метавшаяся вокруг настраиваемого оборудования.

– Быстрее! – рявкнул старик. – Паш, помоги его переложить… Аккуратно!

Оба взяли Гл героя и, подняв с каталки, опустили на стол. Второй санитар почувствовал неловкость. Видно, из-за того, что, пока он клевал носом, начальник сам выполнил часть его работы.

– Подключай! – велел он пугливой медсестре.

Раздался учащенный пикающий звук.

– Это фибрилляция желудочков, – диагностировал мужчина.

– Заряжаю на четыре! – оживилась старшая медсестра.

– Давай!

Несколько секунд ожидания прошли в томительном напряжении.

– Разряд! – громко объявил женский голос.

*Резкий глухой хлопок пролетел по комнате*

Гл герой лежал неподвижно. Дыхание его иссякло.

Если вам интересно, что он чувствовал в последние несколько секунд своей жизни, перед тем, как смертельный заряд тока в четыре тысячи вольт пронзил его нервную систему, тогда слушайте: в момент, когда его стали перекладывать с каталки, он уже перестал корчиться от боли, поскольку вновь потерял сознание. Оказавшись на плоской ледяной поверхности реанимационного стола, он несколько секунд, которые для него прошли как несколько минут, молча лежал на спине, слыша гулкие отдаленные речи присутствовавших с ним в комнате. Затем что-то влажное с двух сторон прижалось к его голой груди и…

…*яркий всплеск белых молниевидных волн озарил его изнутри*.

Голоса, некогда звучавшие, хоть и отдаленно, теперь и вовсе стихли, как, впрочем, и весь остальной шум. Была полная тишина. Тьма сгустилась. Ничего не видно. Ничего не ощущается.

– Где я? – мелькнуло в сознании у Гл героя. – Почему так тихо?.. Где все? Я-то еще есть. Что происходит? – эти и другие мысли с каждым разом все сильнее стали крутиться в нем. И вот, их уже сотни… тысячи мыслей! А ответов на них все нет! Мыслей так много, что тяжело дышать. – Хотя я и не дышу вовсе… и рта у меня нет, и груди, и легких. Как же я дышу? Откуда берется это дыхание? Эта тяжесть? А главное – все эти мысли, мысли, мысли… ОТКУДА ОНИ!!! Что со мной?!

Так продолжалось довольно долго. Долго не по времени: временем здесь, в этом месте, и не пахло. Время исчислялось мыслями. Тысячами, казалось, миллионами мыслей. И не было ни ответа на них, ни покоя. И вдруг, когда уже стало невыносимо тяжело, и сознание Гл героя будто налилось свинцом, что-то вспыхнуло. Вспыхнуло и стало усиливаться. Светилом оказалась обыкновенная старая лампочка, одиноко висевшая посреди небольшой пустой комнаты и постепенно наполнявшая ее своим жарким светом. Несмотря на то, что Гл герой теперь хоть блекло, но видел очертания происходящего, он не мог пошевелиться и даже взглянуть куда-либо, кроме этой лампочки. Повернуть глаза было невозможно: не было у него ни глаз, ни глазных орбит, в которых вращаются оные. Была лишь картина. Словно он смотрел чьими-то глазами, или за него смотрел кто-то другой. Его сознание во власти чего-то неведомого. И от этого стало невообразимо страшно. Страшно оттого, что он более себе не принадлежит. Но тут лампочка потухла. Так же внезапно, как и зажглась. И вновь наступила та страшная темнота, и мысли… мысли… – Нет, я этого больше не выдержу!!..

Глаза Гл героя резко отворились, и он обнаружил себя лежащим в каком-то мерзлом стальном ящике. Хоть для смертных глаз здесь и было достаточно темно, чтоб ничего не увидеть, но по сравнению с прежней темнотой, теперешняя казалась намного ярче и безобиднее. Юноша пошарил вокруг руками, провел ими по себе и кое-что понял. Понял, что он абсолютно голый; что ящик, в котором он лежит, невероятно тесный и не имеет в себе никаких отверстий для того, чтобы можно было из него выбраться. Гл герой издал сиплый, болезненный вопль в надежде, что кто-нибудь его услышит – крик его оглушающим эхом отлетел от внутренних стен камеры и ударил по ушам. Снаружи никто не отозвался. Под ногами впереди было свободное пространство, и Гл герой попытался, уперев руки в противоположную стенку, прокатиться в конец ящика. Ступни его столкнулись с неустойчивым покрытием, и ящик отворился. Он медленно выкатился из него вперед ногами и, не успев оглядеться, рухнул с платформы прямо на липкий пол с полутораметровой высоты. Было чертовски холодно. Забытая боль возродилась с пущей яростью. Юный Гл герой лежал, корчась от нее, на грязном сыром полу, не в силах понять, где он находится, и что вообще происходит.