Наконец я заметил просвет в бесконечной череде всадников, и тех, кто, прикрываясь большими щитами накалывал их на длинные пики, теснил их уже с противоположной от меня стороны. И тут пробившись вдоль забора в паре десятков шагов от меня вынырнул Лихо, а за ним ещё трое прикрывавших его бойцов. Закрывшись щитами, они прорубались прямо ко мне. Совершенно при этом не видя, как один из всадников развернул своего коня, и чуть привстав в стременах, занёс над головой копьё, метя им прямо в моего начальника разведки. А я как на зло был далеко, и ничем не мог им помочь. Но тут оглядевшись, подхватил за щиколотку валявшийся у моих ног более-менее целый труп, я запустил в степняка прямо им. Но я слишком уж поторопился, сильно резким вышел замах, и я не успел разжать свои пальцы вовремя, до того момента, как тело отправиться в свой быстрый полёт.
Нет, тело конечно же полетело, только вот уже без ноги, которую я так и не успел вовремя отпустить. Попав точно в круп лошади, оно завалило ту набок, а седока попросту вышибло из седла. Тут краем глаза Лихо заметил, что-то пролетевшее на большой скорости мимо него и после попадания в лошадь, опрокинуло ту словно пушинку. Он с выпученными глазами уставился прям на меня, а я не нашёл ничего лучше, чем помахать им зажатой в руке ногой, с летевшими с конца обрубка во все стороны брызгами крови.
Такое замешательство ему опять чуть не стоило жизни, но его спасла оставшаяся у меня нога, которую я запустил вслед за телом, чтоб успокоить ещё одного резвого кочевника, что в этот раз пытался зайти им уже за спину.
Чтоб больше не шокировать своим видом и без того прибывающих в ступоре воинов, я быстро сменил свой облик на человеческий. И только сейчас ощутил, что вновь весь промок до нитки от вражьей крови. Хотя такое зрелище их ещё больше обескуражило. И мне уже пришлось самому подойти к ним вплотную, чтоб самолично порубить нескольких неугомонных кочевников. Которые поняв, что им больше некуда деться, так как со спины их надёжно подпёр укрытый щитами ощетинившийся копьями строй. Начали прорываться вперёд, где у них был шанс выскочить из того мешка, в который они угодили.
Проводив взглядом последние уцелевшие три не полных десятка ордынцев, что, нахлёстывая коней в диком порыве пронеслись мимо меня и огибая дома понеслись дальше. Я повернулся к так и замершим истуканами четверым воинам. – Ну как вы? – прежде чем повторить вопрос, пришлось сперва хлопнуть по плечу бывалого воина. – Докладывай!
– Сармат, воевода, это ты!?
– А то, кто же! – я попытался слегка улыбнуться, только улыбка вышла у меня слишком уж злобная.
– Так вот о чём ты глаголил! – начало наконец-то доходить до него.
Я осмотрелся кругом. От остальных воинов нас отделяло приличное расстояние и огромная гора трупов. Да и заняты все были тем, что ходили над ними, выискивая и добивая среди них раненных, так что пока дела им до нас не было.
– Забудьте о том, что вы сейчас видели! – и внимательно посмотрел в глаза каждого. Каждый из них нервно сглотнул, только повстречавшись со мной взглядом и выдал утвердительный кивок.
– Как там дела у остальных? – перешёл я к насущному, что меня сейчас волновало намного больше, чем изумлённо-напуганные рожи соратников.
Лихо посмотрел в сторону поля, но отсюда было толком не разглядеть, что же там на самом деле сейчас происходит. И собрав уцелевших воинов мы побежали к выходу из деревни, чтоб на самом её краю увидеть лишь то, как в нашу сторону на всех парах скачет Лутоня, а за ним еле поспевая, ещё с пол сотни латников. Остальные же продолжали копошиться на поле, занимаясь оказанием помощи своим раненным, и добивая уцелевших врагов. Всё это однозначно говорило о том, что мы всё-таки победили!
Лёжа на животе в высокой траве, Лутоня не переставая гладил по шее лежащего рядом своего верного скакуна, чтоб тот ненароком не вздумал подняться. Обернулся назад, но из-за всё той же травы, что уже давно было пора скашивать на зимнюю заготовку корма для скота. Только и смог, что рассмотреть двоих воинов, что также, как и он, прильнув всем своим телом к земле, находились сразу за ним. Развернулся обратно, и слегка приподнявшись на руках, попытался разглядеть поганых ордынцев, что в этот самый миг выходили из леса. Но толком ничего не увидел, и не став рисковать быть ими замеченным, улёгся обратно. Вместо этого припал ухом к земле и стал внимательно слушать, как та в ответ отзывается глухим гулом от бьющих в неё тысяч копыт и множества подпрыгивающих на дорожных кочках тележных колёс.
Затаил дыхание, в ожидании сигнала к атаке от дозорного, что вот-вот должен был раздаться над полем. По его мнению, тот давно должен был прозвучать, но всё никак не хотел разноситься над полем. Время шло, а того по-прежнему не было. Теряя терпение, он всё чаще ловил себя на мысли, что сейчас не удержится и приподнимет из травы голову, чтоб самому тщательно оглядеть всю округу. Но вовремя вспомнив слова воеводы, которые он произнёс на прощанье каждому из троих командиров, ещё и пригрозил своим здоровенным кулачищем. – Чтоб даже чихом никто из вас и ваших бойцов себя не выдал! – а посему было видно, что мужик он серьёзный и на ветер своих слов не бросает. Сказал, что лично голову оторвёт, значит так оно и будет.
Да и сколько он таких помнил, но не бывало на его памяти ещё таких воевод, чтоб о воинах пуще себя пеклись. Всяких он успел повидать за свою ратную службу: и таких, что рубаками были отменными, и первыми в бой бросались и последними из него выходили, и тех, которые в бой лично совсем не спешили. И даже таких, которые дружину свою без счёта на поле брани ложили, лишь бы к князю потом с высоко поднятой головой подойти и доложить, что ворог повержен.
Но этот совсем не такой. Странный он какой-то! Хотя в чём-странность-то его заключается, Лутоня всё никак не мог взять в толк? То, что он о дружине печётся, слышал даже, что он с самим Миролюбом поспорил, чтобы тот харчей им в дорогу побольше подкинул. Ведь изначально задумал прожить с дружиной дольше, чем им был отмерен срок выданного в дорогу пайка.
С гвоздями, опять же, как ловко придумал, которые не одну сотню орды ещё на подходе к первой линии обороны, к Ящеру в пасть отправили. А то, что он на Калке учудил, так это совсем ни в какие ворота не лезет, и не на какую голову не на лазит. Это надо же, такую битву выиграть, и самое главное с кем, в основном со вчерашними землепашцами, мужиками лапотниками. И на смертельный двубой решил лично выйти, когда остатки ордынцев и так уже были разгромлены, последнее усилие с их стороны, и нет тех более. Так нет, не о славе своей он тогда думал, что добудет себе в том поединке, а о тех своих воинах, что могут полечь при этом последнем натиске на зажатых со всех сторон степняков. Над которыми к тому же не дал чинить никакой расправы, не иначе опять что-то задумал?!
А с ранеными-то как вышло, уже ведь и попрощались все с ними, зная, что до утра мало кто из них доживёт. Но нет, на утро раненые с того света на своих ногах сами вернулись. Опять же, загадка! А ведь на кануне вечером воевода Сармат их тогда единственный, кто навещал.
С тех пор разговоров о нём у ночных костров среди воев множество разных бродит, одни причудливее других. Но все они неизменно схожи в одном, что никто из ратников, более не желает себе в воеводы никого другого. И все они по первому его слову готовы пойти на лютую смерть, лишь бы видеть, что и он стоит рядом с ними. А коль такое случиться, то значит не придаст он их и не бросит. При этом сам из шкуры своей так извернётся, но все сделает для победы, и для того, чтоб её вместе с ним праздновало как можно больше уцелевших дружинников.
Поймав себя на этой мысли, Лутоня задумался, а как он лично на всё это смотрит? То, что он уважает своего воеводу, это, бесспорно! И не только потому, что он поставлен над ним старшим по чину, а именно за дела его и поступки. Видел ли он хоть кого-то, кто мог бы хоть в малом сравниться с ним в хитрости и заботе о людях? Нет! Возможно видел сильнее и свирепее, но не таких, которые лично пытаются быть в нескольких местах одновременно. При этом где-то помогая не только словом, но и делом, а где-то и перенимая это самое дело у усердно выполнявших его людей.
