^{«Спокойный, несуетливый, с задумчивым выражением лица, президент всем своим видом располагал к неторопливой содержательной беседе. Нельзя было не обратить внимание на его удивительно корректное, уважительное отношение к собеседнику». Из воспоминаний академика Г.К. Скрябина. А.Н. Несмеянов. 1951 г.}

Весной 1951 г. внезапно умер президент Академии наук С.И. Вавилов. Вице-президентами в это время были И.П. Бардин[325] и В.П. Волгин. Встал вопрос о новом президенте. Впервые о том, что речь идет о моей кандидатуре, я услыхал от всезнающих шоферов. И действительно, я был вызван к Г.М. Маленкову — члену Политбюро ЦК, и он спросил, как бы я отнесся к возложению на меня обязанностей президента Академии наук СССР. Я ответил, что от такой чести не отказываются, но счел необходимым изложить то, что может мне помешать принять столь почетную обязанность: я начал с моих вегетарианских убеждений, сказав, что эти убеждения не имеют ничего общего с толстовством. Далее я сказал, что в 1940 г. был арестован мой брат, и судьба его до сих пор мне неизвестна. Наконец, напомнил, что традиция такова, что президент Академии наук был до сих пор беспартийным, и что вряд ли это случайность, а я член партии. Действительно, все три президента Академии наук «советского времени» — А.П. Карпинский[326], сохранивший этот пост с дореволюционного времени, В.Л. Комаров, ставший президентом после его смерти, и сменивший его С.И. Вавилов — были беспартийными. Ни один из доводов не произвел на Маленкова ни малейшего впечатления. Разговор показал мне ясно, что это дело решенное. Конечно, без соответствующего решения Политбюро разговор со мной вряд ли мог состояться.

В это время, после сессии ВАСХНИЛ, в Академии наук стиль работы значительно изменился. Вместо «непременного», то есть несменяемого, секретаря Академии, которым долгие годы был С.Ф. Ольденбург[327], а затем В.П. Волгин и с 1942 г. Н.Г. Бруевич[328], был учрежден ученый секретариат Президиума АН во главе с главным ученым секретарем — A. В. Топчиевым, сменившим Н.Г. Бруевича. Ученый секретариат Президиума включал в то время Ю.А. Жданова, С.И. Костерина, И.Е. Глущенко, В.П. Пешкова, С.П. Толстова, Н.А. Добротина, Н.Н. Корнилова, К.А. Власова, Н.М. Сисакяна, В.П. Сухотина. Будучи квалифицированным в научном и особенно партийном отношении, этот орган подготовлял решение Президиума и, по существу, вольно или невольно подменял Президиум АН.

Состав Президиума к этому моменту был таковым: И.П. Бардин, В.П. Волгин, А.В. Топчиев, И.Г. Петровский, М.М. Дубинин, Д.С. Белянкин, А.И. Опарин, Б.А. Введенский, Б.Д. Греков, В.В. Виноградов, Э.В. Брицке, И.В. Гребенщиков, Н.С. Державин, И.В. Курчатов, Т.Д. Лысенко, И.И. Мещанинов, Н.И. Мусхелишвили, В.П. Никитин, B. А. Обручев, Л.А. Орбели, А.В. Палладин, С.А. Христианович, Е.А. Чудаков. Таким образом, из всех членов Президиума только семь (подчеркнуты), да я, были членами партии. Это обстоятельство и крутые повороты на идеологическом фронте науки, видимо, и привели к созданию точки опоры в виде ученого секретариата Президиума. Напомню, что прошло лишь два с небольшим года со времени торжества лысенковской «мичуринской» биологии и, вероятно, не более года с момента сессии Академии наук СССР по физиологии, проходившей под председательством президента С.И. Вавилова и приведшей к канонизации «павловской физиологии» и ниспровержению «уклонистов» — школы Л.А. Орбели.

Таким образом, реальный центр управления Академией наук в эти годы находился в ученом секретариате Президиума и персонифицировался в главном ученом секретаре — академике А.В. Топчиеве. Он и обратился ко мне по возвращении моем домой от Г.М. Маленкова. Условлено было о дне Общего собрания Академии наук, на котором должны были состояться мои выборы, и о порядке их проведения. Я должен был дожидаться результатов голосования у себя дома и после объявления результатов ехать в Президиум АН и произнести речь.

Я был избран почти единогласно, через 10 минут после оглашения результатов явился в здание Президиума и произнес заранее продуманную речь.

Итак, неожиданно я стал президентом Академии наук. Мне нужно было сосредотачиваться на новой столь ответственной и столь почетной работе. Естественно, не было иного выхода, как расстаться с ректорством и с дорогим мне делом строительства университета. Кому все это передать? Со мной консультировались и в результате обсуждения остановились на академике И.Г. Петровском, коренном университетском профессоре, в это время бывшем также академиком-секретарем Отделения физико-математических наук Академии наук. Насколько этот выбор был удачен, показывает то, что до самой смерти, в течение 20 лет, Иван Георгиевич с честью выполнял обязанности ректора. На него выпала тяжесть приемки зданий университета по окончании в 1953 г. строительства и переселения в них с Моховой естественных факультетов, все радости и трудности дальнейшей жизни МГУ, его расширения и управления им. Я остался профессором — заведующим кафедрой органической химии химического факультета и в этом качестве участвовал в переезде в новое великолепное здание химфака, где моя кафедра органической химии разместилась на втором, третьем и четвертом южных полуэтажах здания.

Открывать новое здание МГУ было поручено новому министру культуры и высшего образования П.К. Пономаренко. Я также был приглашен на это торжество и выступал при открытии. Но это было позднее, в 1953 г. А в 1951 г. с моих плеч свалилась одна огромная тяжесть и навалилась другая. Большая или меньшая? Я еще не знал. Надо было по-новому распределить время так, чтобы, отдавая его львиную долю обязанностям президента, выкроить неприкосновенную часть для кафедры: дважды в неделю я читал лекции (фото 29, 30) и проводил лабораторные занятия с моими учениками — О.А. Реутовым, И.Ф. Луценко и Н.К. Кочетковым, В.А. Сазоновой, Э.Г. Переваловой, Т.П. Толстой и молодежью, группировавшейся вокруг них (фото 31).

Надо было выкроить время и для Института органической химии АН, директором которого я продолжал быть (переизбираясь на эту должность каждые пять лет), а главное — для моей металоорганической лаборатории в этом институте, с моими уже самостоятельными учениками и сотрудниками, такими, как Р.Х. Фрейдлина, М.И. Кабачник, А.Е. Борисов, К.Н. Анисимов, О.В. Ногина, Л.И. Захаркин, Э.М. Брайнина и ряд других (фото 53). К счастью, в это время работа «ответственных работников» длилась до ночи, и хотя Академия, в отличие от министерств, была в этом отношении более спокойным местом, все же мне приходилось засиживаться до глубокого вечера, а Топчиев работал еще дольше, до ночи. Таким образом, по крайней мере первая половина дня освобождалась у меня для науки — для университетских и институтских лабораторий. Кроме того, не было необходимости отдавать один вечер в неделю длинным заседаниям парткома МГУ, с бесконечным разбором персональных дел, на которых, как ректор, я должен был присутствовать.

Новую деятельность я решил начать со знакомства с институтами АН и в качестве первого объекта знакомства выбрал Институт философии. Выбор этот диктовался тактическими соображениями. Мне — естественнику — хотелось первую дань внимания отдать гуманитариям и, в особенности, представителям «науки наук» — марксистской философии. Я отправился в дом 14 на Волхонке, где в то время помещался ряд академических гуманитарных институтов, часть из которых влилась в Академию наук СССР при объединении ее с Коммунистической академией: там размещались институты философии[329], экономики[330], истории[331], славяноведения[332] и, кроме того, издательство АН СССР[333], редакции ряда журналов. Директором Института философии в то время был академик Г.Ф. Александров, Института экономики — К.В. Островитянов, истории — академик Б.Д. Греков[334], славяноведения — П.Н. Третьяков[335]. Я познакомился с направлением и условиями работы этих институтов. Условия были трудные. Процветало — и долго спустя — «надомничество», так как мест на Волхонке, 14 для всех штатных работников институтов не хватало и работали дома. Существовала годовая «норма выработки» в листах на человека. Особенно нетерпимым мне показалось положение издательства. В дальнейшем мне пришлось много заниматься и издательством АН, и его типографией, и шаг за шагом расширять их производительность.