Вспоминаю яркие, но иногда несколько заумные доклады академика И.И. Черняева[233]. Запомнилось печально-комическое траурное заседание Отделения. Дело в том, что до нас дошел слух, будто бы в Ташкенте скончался почетный академик Иван Алексеевич Каблуков. Доклад о жизни и деятельности Каблукова в самой блестящей отточенной форме произнес член-корреспондент АН СССР А.Ф. Капустинский[234]. Постановили напечатать эту речь, почтили память вставанием. К общему конфузу месяца через два Отделение получило (на имя Хлопина) письмо из Ташкента от И.А. Каблукова с просьбой прислать ему некролог. К сожалению, И.А. Каблуков недолго пережил это наше собрание и в Москву уже не вернулся.

Раз уж я обратился к замечательной личности И. А. Каблукова, не удержусь от того, чтобы не рассказать об эвакуации И.А. Каблукова. В октябрьские дни 1941 г., когда эвакуация и МГУ, и Тимирязевской сельскохозяйственной академии уже были давно завершены, спохватились, что И.А. Каблуков все еще в Москве. Его отправили в Ташкент, дав по линии телеграмму «едет почетный академик Каблуков, оказывайте содействие». Что такое почетный академик, можно было узнать из академического справочника, который и начинался с перечня почетных академиков, далее шли академики, затем члены-корреспонденты. В первой категории было три имени. Почетные академики: М.А. Ильинский, И.А. Каблуков, И.В. Сталин. Легко представить себе торжественные встречи и оказанное содействие почетному академику И.А. Каблукову «по всей линии».

Президиум Академии наук территориально (и кажется не только территориально) разделился. Часть его во главе с академиком В.Л. Комаровым, с геологами и металлургами, эвакуировалась в Свердловск и там была занята научными вопросами мобилизации ресурсов Урала на нужды войны. Эта работа шла успешно, но поскольку я с ней никак не соприкасался и поскольку она отражена в печати, я о ней не пишу. Сам Комаров однажды приехал в Казань, был, в частности, и у нас в ИОХе, работы которого я показывал президенту. Вероятно, это был 1942 г. Тот же 1942 г. был юбилейным — 25 лет советской власти. Решено было провести юбилейные сессии отделений, в частности химического, и мне неожиданно выпала честь на этой сессии делать доклад «25 лет советской органической химии». Доклад этот был опубликован в «Успехах химии»[235]. Прошел он с успехом, поскольку, как мне кажется, в разнообразном и обширном материале я сумел выявить общие тенденции и линии развития, и изложение получилось структурированным и компактным, да и сам предмет не мог меня не вдохновлять и не зажигать.

Осенью 1942 г. была назначена юбилейная сессия Академии наук в Свердловске, и мы из Казани поездом отправились в Свердловск. У меня не сохранилось воспоминаний о самой сессии. Помню только, что решено было избрать академиком А.Е. Арбузова (он до того был членом-корреспондентом Академии наук СССР) и мне пришлось характеризовать перед Общим собранием его научные заслуги. Вне сессии перед химической общественностью Свердловска я повторил свой доклад «25 лет». Помню также заключительный изобильный банкет (общее настроение — «не ко времени»), на котором я, впрочем, мог есть только хлеб с маслом и арбузы. В Свердловске я встретил и навестил некоторых знакомых химиков, а также родственников — семью уже умершего Сергея Петровича Виноградова.

Если мне память не изменяет, именно в Свердловске достигли остроты противоречия между президентом В.Л. Комаровым (его окружением) и вице-президентом О.Ю. Шмидтом, в результате которых О.Ю. Шмидт был отстранен со своего поста. Сочувствие казанской части Академии наук, насколько я понимаю, было на стороне О.Ю. Шмидта, который, как всегда, зарекомендовал себя дельным руководителем.

В 1942 г. произошло и важное лично для меня событие. Комитет по Сталинским премиям из Москвы запросил мои труды, и мне по их представлению правительство присудило Сталинскую премию I степени. Это было для меня совершенно неожиданно. Я был не единственным лауреатом среди казанских ученых из Академии наук, и событие это было общественностью отпраздновано в здании театра. Кроме чести существенна была и материальная поддержка семье. Я решил поделить 200 000 руб., пополам, и одну половину (а не все, как многие) пожертвовать на нужды обороны, а другую — истратить на нужды семьи. Купили на всю зиму картофель, лук, вычинили обувь — все это стоило тогда очень дорого, а нужда была большая: с нашего участка, где мы сажали картофель, не собрали и посаженного — такие были сельские хозяева.

С фронта поступали грозные известия. Немцы стремились к Волге, к Сталинграду. Нашествие их растеклось вплоть до Северного Кавказа. Сообщение с Ереваном, которое необходимо было для снабжения нас винилацетиленом, стало трудным. Назарову удавалось добиться специального самолета (от авиационных заводов Казани, для которых его лаборатория готовила универсальный винилацетиленилкарбинольный клей), на котором он сам, кружным путем с приключениями, доставлял из Еревана бочки с винилацетиленом. С Нижней Волги в Казань начали приплывать на пароходах беженцы. И наконец наступила зима, принесшая окружение и разгром армии Паулюса. Трудно воспроизвести всю яркость радости этих морозных зимних дней!

Осенью 1943 г. пришло распоряжение о реэвакуации.

Упаковка в ящики со стружками реактивов, химической посуды, приборов. Наконец дошло и до личных вещей сотрудников. Вечер отъезда. Эшелон пассажирских вагонов с одним багажным. Этот багажный вагон безнадежно переполнен, и вещи на нем висят, как пассажиры на подножке трамвая в часы пик. Иду к начальнику станции и требую еще вагон для багажа. К собственному удивлению, добиваюсь. Наконец все удовлетворены. Тронулись. Едем. Казанская эпопея закончена. Дети жалеют Казань. Расставаясь с нею, Коля уже в поезде пишет прощальные стихи, из которых я запомнил полторы строки: «…Вот Суры вода. Уж Казань, ее деревья, не увижу никогда».

Москва. Снова надо приводить в порядок наш старый ИОХ. Приятно поселиться в своей квартире. Встреча со старыми друзьями — книгами. Непосредственно после приезда я слег с паратифом, по-видимому, подхваченным в дороге, и не мог участвовать в сессии Академии наук, посвященной выборам. Впрочем, это участие было бы все равно пассивным — вплоть до 1963 г. правом активного голоса в выборах пользовались лишь академики. Таким образом, я ничего не могу рассказать о самих выборах, важным же результатом с моей личной точки зрения оказалось то, что 27 сентября 1943 г. я был избран академиком.

Реэвакуировались и работники университета: основная масса — из Ашхабада, Н.Д. Зелинский — из Борового в Казахстане, С.С. Наметкин — из Казани, Ю.К. Юрьев с женой (Р.Я. Левиной) — из Свердловска. Между тем в Москве организовался за время их отсутствия как бы «московский филиал» МГУ. Лекции по органической химии читал академик В.М. Родионов[236]. Все скоро вернулось на свои места. Ректором МГУ был историк профессор И.С. Галкин[237], проректорами — И.М. Виноградов[238], В.И. Спицын, К.А. Салищев[239]. В.И. Спицын сделал мне предложение вернуться в МГУ. Действительно, Н.Д. Зелинский возвратился из Борового сильно одряхлевшим, да он уже и не занимал центральной позиции, заведовал только кафедрой химии нефти. Что касается кафедры органической химии, то и на ней руководство МГУ хотело видеть более молодого и энергичного заведующего.

План, осуществленный ректоратом, был такой: из кафедры органической химии выделяется небольшая кафедра (специального органического синтеза и анализа) для С.С. Наметкина, а во главе кафедры органической химии с ее большим практикумом становлюсь я. При добром согласии С.С. Наметкина план был осуществлен.