Настали худшие дни моей неволи. Я постоянно находилась в подвале. Алексей заходил только для того, чтобы покормить меня, вынести ведро. Но не забывал насиловать меня, когда хотел, прямо в подвале. Он вовсе превратился в животное. А ко мне снова вернулась депрессия. В беспамятстве я стала разговаривать со своей дочерью. Ей уже должно было быть лет десять-одиннадцать. Мне казалось, что она приходит ко мне, садится рядом на диван. Я рассказывала ей о своей жизни в родной семье, даже вспомнила о моих любимых птичках-амадинках, которые жили в клетке. Рассказывала про аварию, про детдом и маму Любу, про Алексея и про то, как родила её и двоих сыночков. Я не верила, что мой третий ребёнок умер, и представляла его живым, маленьким и таким сладеньким. И я не понимала, почему Алексей скрывает от меня правду о нём.
Так прошло ещё несколько лет. Я не очень помню эти годы, потому что почти всё время была в беспамятстве. Я жила в своей семье, гуляла с сестрёнкой на детской площадке, в парке, плавала с дельфинами в море. А потом вдруг оказывалась в моём детском доме, разговаривала с подружками, примеряла вместе с ними новые платья, а мама Люба звала нас обедать. И вдруг опять тёмный подвал, ужасная физиономия опустившегося совсем Алексея, и дверь, за которой мир, совсем для меня не знакомый и немного страшный. Мои галлюцинации переплетались с явью, и разобрать, что было, а чего не было, я уже не могла. Сознание постепенно умирало, хотя тело жило своей жизнью. Алексей со мной не разговаривал совсем, иногда забывал накормить, но не забывал делать свои дела, и я однажды поняла, что опять беременна. Я пришла в такой ужас, что стала биться головой об стенку, а затем решила повеситься. Совершенно хладнокровно, как будто делаю какую-то домашнюю работу, я разорвала на куски простыню и связала прочную верёвку. Один конец привязала к окну, а на другом сделала петлю. Ни секунды не раздумывая, я оттолкнула из-под ног диван, на котором стояла. Последнее, что я почувствовала, – это невозможность дышать. Боли не было, и я потеряла сознание. Но тут вошел Алексей.
И снова он рыдал, умолял простить его. Сказал, что давно решил сам пойти в милицию, но никак не соберётся с духом. Пообещал, что вот сейчас же и пойдёт. Закрыл дверь и ушел. Прошли сутки. Алексей не появлялся. Потом ещё сутки, а на третьи сутки я поняла, что он меня обманул и хочет, чтобы я умерла в подвале. Мне стало казаться, что я слышу стук лопаты о землю, это Алексей копает мне могилу. Ужасно хотелось пить. Лежу на диване, не двигаюсь – жду, когда стану умирать. Открываю глаза и вижу, что рядом с диваном стоит моя дочка. Никогда раньше её не видела, только разговаривала с ней. Уже большая совсем. «Оля! Что ты делаешь в этом подвале? – спросила меня дочка. – Кто тебя здесь запер?» Говорю: «Спаси меня! Я не пила уже трое суток. Он хочет, чтобы я умерла. Спаси меня!» Теперь дочка находилась со мной постоянно, но сделать она ничего не могла. А я чувствовала, что жизнь уходит из меня, и уже радовалась скорому избавлению. Сколько времени так прошло, не знаю, только вдруг раздался громкий лай. Это лаял мой любимый Антей, он был где-то рядом. Открылась дверь, и в подвал вбежали люди. Дальше я ничего не помню. Очнулась уже здесь.»
А теперь я хочу жить
Оля замолчала и ещё сильней всем телом прижалась к маме Любе. «Алексей, скорее всего, тебя в тот раз не обманул. Совсем недалеко от отделения милиции его сбила машина, – проговорила мама Люба, поглаживая Олю по голове, – автомобиль скрылся с места аварии, а его нашли прохожие. Они и вызвали «Скорую» и милицию. На третий день Алексей умер в больнице, так и не приходя в сознание. Но все три дня он говорил в бреду про Олю, которая умрёт в подвале, если он её не откроет. Всё порывался бежать спасать тебя. Теперь Бог ему судья!»
«Мама! А как мои дети? Правда, что они живы?» – прошептала Оля и взглянула на маму Любу такими глазами, что та вздрогнула. Боль всей прошедшей жизни, ужас, страх и отчаяние были в этих глазах. «Девочку зовут Наташа, а мальчика Роман. Хорошие! А вот третьего у нас не было, но будем искать. Ты не волнуйся, тебе нужно думать о не рождённом ребёночке», – скороговоркой выпалила Люба, стараясь поскорее успокоить Олю.
Наташа и Роман все последние дни были вместе. Им уже рассказали, что они родные брат и сестра и нашлась их мама, к которой пока ходить нельзя. Наташа всю прошедшую неделю была в больнице, очень плохо себя чувствовала, настолько плохо, что врачи всерьёз забеспокоились о её жизни. Но как только открылась дверь в подвал, где была заперта Оля, в тот же момент Наташа встала с постели в своей палате и, как ни в чём не бывало, пошла гулять по больнице. Она оказалась совершенно здорова. Ещё два дня её подержали в больнице, опять делали кучу анализов, а затем отпустили домой – в детдом.
И вот они с братом гуляли по двору, сидели на их лавочке, и Наташа рассказывала Ромке всё, о чём с ней делилось её вдохновение за эти годы. Дети ждали, с нетерпением ждали, когда, наконец, им разрешат увидеть маму. Только детдомовским понятны эти чувства, ощущения: мама, о которой много лет они думали самое разное, и плохое, и хорошее, но больше всё-таки хорошее, – эта мама вдруг нашлась. Оказывается, все годы она была где-то рядом и всегда думала о них и теперь удивительным образом появилась в их жизни. Ни у одного из детей в детдоме мама пока не находилась. Или этих мам уже не было, или они жили своей жизнью далеко…
Наташа и Ромка сидели на кровати, обняв с двух сторон худенькую, такую же маленькую, как и они, женщину. О том, что она их мама, а не сестрёнка, говорили лишь прядки седых волос на голове Оли. «Мамочка! Сколько раз я за свою жизнь не назвала тебя мамой. Жила и думала о тебе. Мама, мама, мама, мама, мама – буду говорить, а ты слушай. Пусть тебе будет хорошо, – ворковала Наташа, прижимаясь к Оле. – Я ведь до сих пор представляла тебя маленькой девочкой, совсем не думала, что ты тоже растёшь. И уж совсем не представляла себе, что девочка Оля из моего рассказа и есть ты – моя мама». – «Ты писала рассказ? – Оля с удивлением посмотрела на Наташу. – Какая ты у меня умница. Дашь мне почитать?» – «Я начала писать его очень давно, но никак не могу закончить. А вообще-то я буду поступать в Литературный институт в Москве. Я уже всё узнала, – ответила Наташа и с сомнением покачала головой. – Но как я уеду и оставлю вас? Я ещё столько раз должна сказать тебе – мама…»
«Наташка! Дай мне сказать, – вступил в разговор Рома. – Когда к другим мальчишкам приходили родители, я видел, что они почти все пьяницы, но я всё равно им завидовал. А ты, мама, у нас такая молодая, хорошая. Вот подлечим тебя, и будешь самая красивая. Мы тебя будем любить больше всех на свете». – «И своего братика или сестру будете любить? А он здесь, рядом и всё слышит», – показывая на животик, сказала Оля и засмеялась, впервые, может, за несколько лет. Бледная, с отёкшими глазами, вся в синяках и кровоподтёках, но беспредельно счастливая Оля, как квочка, обхватила руками-крыльями своих цыплят: «Родненькие мои! Как я была счастлива, когда мама сказала мне, что вы живы, что вы у мамы Любы. Не было ни одного дня, чтобы я не думала о вас. Мне и сейчас не верится, что у меня такая большая семья. Ещё два дня тому назад я умирала и ждала смерти, как избавления, и хотела умереть. А теперь я хочу жить!»
Пожилая девочка
Вот уже полгода, как в городе появилась женщина, взглянув на которую, невозможно не задаться вопросом: «Кто она и почему так странно выглядит?» И действительно, если взглянуть сбоку и сзади, то это молодая женщина с красивой фигурой, роскошными длинными волосами почти до пояса, иногда собранными в «хвостик», иногда заплетёнными в косу или просто распущенными. Но стоит взглянуть на её лицо, и удивлению нет предела. Глубокие морщины пожилой женщины, разрезающие лоб, пряди седых волос, как будто специально мелированных опытным стилистом. И на этом фоне горящие энергией серые, с зелёным оттенком глаза. Но это глаза не пожилой и даже не молодой женщины. Это глаза вихрастой, любопытной девчонки-разбойницы, которая вышла в город, чтобы что-то ещё узнать новенькое, опять влезть в какую-то историю, попрыгать с подружками через скакалку.
