Через полчаса от оперативной группы поступает доклад: «Обнаружена женщина без сознания, возможно, беременная, везём к вам. Девочка не обнаружена».

Когда оперативная группа в сопровождении машины «Скорой помощи» подъехала к зелёному дому, из-за забора раздался громкий, радостный лай. Как только открыли ворота, к оперативникам бросилась большая овчарка. Но пёс не собирался нападать, а, напротив, радостно вилял хвостом. С громким лаем он то подбегал к людям, то убегал от них, как бы давая понять, что им нужно срочно открыть дверь в дом. А когда дверь была открыта, оперативникам ничего уже не пришлось искать, потому что пёс в ту же секунду оказался у двери подвала и громко залаял. Дверь закрывали снаружи только на задвижку.

На небольшом диванчике в подвале лежала женщина. Она была без сознания. Подбежали врачи с носилками. «Женщина лет тридцати без сознания. Дышит. Обморок. И, кажется, она беременна. Женщину сильно избили, вся в синяках.

На шее свежая кровавая полоса, наверно, от верёвки. Привязывали, сволочи, и избивали. Забираем, – сообщил фельдшер и заулыбался. – Успели! Теперь всё будет хорошо!»

Оля лежала в палате одна. Она смотрела в окно и улыбалась, периодически смахивая с глаз слёзы, которые без конца текли и текли по щекам. Оля – это именно та двенадцатилетняя девочка, которая много лет тому назад жила в детском доме и называла заведующую мамой Любой, а затем бесследно исчезла. Свою историю ей ещё не раз придётся рассказывать следователю, а сейчас она просто лежала, радовалась освобождению из настоящего рабства, плакала от счастья. Дверь в палату тихонько скрипнула, и в неё заглянула Любовь Васильевна. «Любовь Васильевна! Мама Люба! Здравствуйте!» – Оля вскочила с кровати и подбежала к маме Любе. Они обнялись и долго стояли молча, прижимаясь друг к другу. Бесполезно пытаться передавать слова, которые они бормотали сквозь слёзы. Было всё: и всхлипывания, и смех, и плач – всё, что бывает при встрече мамы и дочери, которые уже и не надеялись увидеться. И для дочери приход мамы был как самый дорогой и желанный, но совершенно невозможный подарок. Немного успокоившись, но продолжая всхлипывать, мама Люба осмотрела Олю, как она всегда осматривает своих детей. Истощённая, со свежими синяками на руках и чёрной кровавой полосой на шее. Люба даже распахнула халатик Оли, осмотрела синяки, ссадины на теле и погладила округлившийся животик. «Моя девочка! Сколько же тебе пришлось.» – следующие слова Люба уже не смогла договорить и ещё сильнее заплакала.

Если собрать все слёзы матерей, которые они выплакали по своим детям, то на Земле уже давно был бы потоп. И счастье наше, что матери иногда смеются!

«Оля! Ты вся в синяках. Он тебя избивал?» – стала расспрашивать мама Люба. «Бывало частенько, но больше щипал за руки, за бок, за живот. Говорил, что если ударит – может убить». Они присели на кровать, и Оля начала рассказывать маме Любе то, что только ей и могла, и хотела рассказать:

«Когда около нас остановилась машина, и незнакомый мужчина подошёл к нам, мы хотели убежать, да, собственно, все и убежали, кроме меня. Я тоже уже уходила и убежала бы, но он, спросив, как меня зовут, сказал, что знает меня и может отвезти к моей бабушке. Я была совсем глупая, не подумала, что взрослый способен шутить такими вещами. Ещё он сказал, что если мне не понравится, он привезёт меня назад. Вот так я оказалась в его доме. Там действительно оказалась бабушка Феня – моя третья мама. В доме было так хорошо, что когда Алексей, так звали того мужчину, предложил отвезти меня в детдом, я сама не захотела. Прекрасный дом, огромный двор, сад, собака, кошка. Я гуляла по саду и представляла себя маленькой принцессой. У меня была даже своя комната. Никто меня не запирал, не ругал. Я ведь не знала, что будет дальше. То, что можно оформить документы и жить в том доме законно, мне даже в голову не приходило.

А у Алексея были на мой счёт свои планы. Алексей – мужик большого роста, с широченными плечами, некрасивым, рябым лицом, огромным носом и маленькими, близко посаженными глазками. Ходил он как-то неуверенно, и это дополняло негатива его личности. В школе над ним смеялись и побаивались, позднее откровенно издевались. Женщин у него никогда не было. Мама Аграфена, конечно, считала своего сыночка самым-самым лучшим и успокаивала: «Лёшенька! Они все сволочи. Сами уроды. А ты у меня хороший, сильный».

Хороший, сильный Лёша вырос обозлённым, диким зверем, ненавидящим всё и всех. Он рассказывал мне, что ещё в детстве ненавидел всех вокруг, и людей, и особенно животных. Он отдыхал летом у бабушки в деревне, и та решила сварить для внука куриный супчик. Вдруг внук захотел отрубить голову петуха сам. Бабушка поупрямилась, но недолго, а внук впервые лишил жизни живое существо. Сколько после этого Лёша убил кошек, собак, – неизвестно, но после окончания восьмилетки он несколько лет поработал слесарем в котельной, а отслужив в армии, устроился на бойню. Так до самой пенсии и убивал.

Я думаю, что украсть какую-то девочку и сделать её своей пленницей Алексей задумал давно. Если у него не получается с женщинами, они его презирают, то он решил выкрасть маленькую девочку и вырастить её для себя. И именно из детдома, откуда дети нередко сами убегают. Сейчас я понимаю, что все эти годы жила рядом с психически больным человеком, который был способен на всё. Когда он привёз меня к себе домой, ему было сорок лет. Злой и угрюмый, он меня совсем не пугал. Пусть некрасивый, но покупал мне игрушки, платья, сладости. Алексей редко подолгу бывал дома, работал посменно, после работы куда-то уходил. Часто возвращался навеселе, но не обижал – ложился спать. Дома оставались мы с моей Фенечкой.

Фенечка – мой добрый ангел, моя мамочка. Два года я жила действительно как принцесса. Мы ездили в город, покупали мне игрушки, одежду, и единственное, что мне тогда не нравилось, – то, что не разрешалось выходить на улицу и ходить в школу. Учила меня Фенечка. «Понимаешь, я совершил преступление. Я украл тебя из детского дома. Если об этом узнают, меня посадят в тюрьму на пятнадцать лет. Ты же не хочешь, чтобы я там умер?» – не раз повторял Алексей. Я не хотела и потому слушалась его. Он такой большой, он должен был что-нибудь придумать. И он придумал.

Через два года мне исполнилось четырнадцать лет, и Алексей приступил к исполнению своего плана. Однажды он завёл меня в свою комнату и сказал, что я уже взрослая и буду теперь жить в этой комнате, а спать буду с ним в его кровати. Я ещё до конца ничего не понимала. Но эта идея мне совсем не понравилась, и я убежала к Фенечке, всё ей рассказала. Фенечка стала меня защищать, но Алексей набросился на неё. Я впервые в жизни видела, как жестоко можно бить человека. «Так будет и тебе, если не станешь меня слушать», – кричал мне Алексей. Затем он просто схватил меня под мышку и отнёс в спальню.

Так я стала его женой. Мне было четырнадцать, а ему сорок два года. Впереди оказались долгие шестнадцать лет моего заточения. А в то время я всё-таки была ещё девчонкой. Играла с собакой, с котом, выносила гулять своих кукол. А через несколько месяцев Фенечка сказала, что у меня будет ребёночек. Она уговаривала не расстраиваться, а я и не расстраивалась особенно, что я там понимала. Больше расстраивались сама Феня и Алексей. Фенечка плакала целыми днями напролёт и уговаривала Алексея что-то сделать. А он и сам не рад был тому, что натворил, не знал, как выпутываться из этой ситуации, в которую он себя и нас загнал. Относиться он ко мне стал очень ласково, можно сказать, нежно. Каждый день говорил, что любит, исполнял все мои желания, прихоти. Но стоило мне заговорить о том, чтобы он меня отпустил, – моментально превращался в зверя, бил по щекам, щипал. Я же просила его отпустить меня и обещала никому и никогда не говорить о нём, а когда выйду из детдома, обещала вернуться к нему. И я бы выполнила своё обещание. Он же мне не верил и запрещал даже думать о свободе.