Так прошел второй и третий дни. Я лежала, ходить не могла, сил не было совсем. Сделали тест на сканирование сосудов, снабжающих мозг кровью. И врач, проводивший анализ теста, сказал с улыбкой:

– Ваши сосуды можно показывать студентам как образцовые.

Я знала это, но отчего же не выздоравливалось?

Друг звонил регулярно в обеденный перерыв и спрашивал, что привезти.

– Не приезжай, ничего не нужно, – отвечала я.

Он и не приезжал. Сердце болело от жгучей обиды, и поправляться не хотелось. Пришла медсестра и сказала, что нужно сделать прививку от пневмонии, так как был сильнейший отек легких. Я пробовала отказаться, понимая, что прививка – это вакцина, с которой нужно бороться организму. На борьбу не было никаких сил. Меня никто не слушал, врач сказал – значит сделаем. Зачем было такому пациенту, который еле ползает, вливать еще и вакцину, неизвестно. Порядок есть порядок. Правда, они, наверное, забыли, что пациент лежит не с пневмонией, а с остановкой сердца.

На четвертый день меня выписали, сказав, что здорова и нет причин держать в госпитале. Возможно, был какой-то стресс.

Я знала про свою личную боль, но сердце останавливалось из-за введенного лекарства, а не из-за стресса. Если бы это было так, в госпиталях бы лежали миллионы женщин, страдающих от черствости и изменчивости мужчин.

Приехала дочь, взяла под руку, и мелкими шажками, по-старушечьи передвигаясь, мы пошли на выход. Так началась моя вторая жизнь, которая была страшной для ранее здоровой, веселой оптимистки.

Вечером поднялась температура. Она была невысокой, но противной и мучительной. Это прививка давала о себе знать. Дочь возмущалась, почему это ни в госпитале, ни в офисе никто не говорил, что произошел анафилактический шок и сердце остановилось именно из-за этого. Она влезла в интернет, нашла причины такого шока, меры спасения пациента и его последствия. Информация была страшной, и мы поняли, что еще хорошо отделались, если последствия потом не дадут о себе знать. Огромный процент смертности в первые 20 минут, ужас. Спасибо Ангелу-хранителю.

Через два дня, превозмогая слабость и чувствуя себя буквально Зоей Космодемьянской, я заставила себя выйти на улицу. Нужно было жить. В голове шумело, ноги не шли, пот заливал лицо и бежал струйками по спине и ложбинке меж грудей. Нужно было заставить себя идти, чего бы это ни стоило. Я вцепилась за ограду дома и заплакала.

На следующий день вознамерилась пройти больший отрезок пути и попробовать дойти до этой стоматологической клиники, в которой чуть не отдала богу душу. Перешла дорогу и снова, держась за заборы, медленно шла к цели. На пороге клиники стояла ресепшионист и курила.

– О, здравствуйте, заходите к нам.

– Я не могу подняться по ступеням. Дайте, пожалуйста, выписку, какое лекарство мне ввели, что я оказалась в состоянии анафилактического шока.

Та сходила в здание и вынесла бумажку, написанную на рецептурном бланке. Вместе с ней вышла врач и, не спускаясь со ступенек, стоя на высоте, как на постаменте, сказала:

– Ну вот, видите, вы уже ходите.

– Ну, если это называется «хожу», – только и смогла ответить я и, отвернувшись, держась опять же за забор и скрывая слезы, поплелась к своему дому.

Прошло две недели. Мое состояние немного улучшилось, но не настолько, чтобы можно было работать. Я не вытерпела мук молчания и позвонила Льву сама. Поговорили ни о чем, к себе не позвал.

– А с Мариной ты встречаешься?

– Ну, что ты, Катюша? Зачем мне это? – смеясь, отвечал он.

Да, ему смешно, а я сколько выстрадала, может, и правда на пустом месте построила драму. Он мне не муж, какие претензии я могу предъявлять? Так я успокаивала себя, чтобы зарубцевать ту рану, которая кровоточила и не давала жить.

Еще через неделю утром он позвонил и сказал, что дает полчаса на сборы, машина уже под окном, а он идет в магазин за продуктами. Я будто предчувствовала, встала рано, привела себя в порядок и читала книгу.

Вышла на улицу и увидела его: он шел медленно, согнувшись больше обычного. Худой, маленький согнутый мужичок в коротковатых брюках. Если бы я его не знала, внимания бы на такого никогда не обратила. Да я и сама была, скорее всего, не лучше после госпиталя.

Он был сдержан, встреча получилась сухой и безрадостной. Чувствуя его состояние, я не проявляла обычной ласки, чтобы не показаться навязчивой, а он был где-то далеко в своем мире, куда мне пути сейчас не было.

А потом позвонил босс и предупредил, что если я не выйду на работу в ближайшее время, то им придется искать замену.

– Что вы, что вы, – испугалась я до дрожи в коленях, – вот завтра как раз и собиралась выходить.

Относительно «завтра» я слукавила. Состояние здоровья оставляло желать лучшего, но другого пути не было. Я вышла на работу на полный день. Уходила в туалет, плакала, билась головой об стену в бессилье, потом, собрав всю волю в кулак, шла на свое рабочее место. Было тяжело, так тяжело, что хотелось только одного – чтобы отпустили домой и лечь в кровать. Но этот путь вел в никуда. «Кровать – это смерть, поддаваться слабости нельзя», – так думала я и была права.

В последнюю встречу я сказала Леве, что теперь буду жить головой, а не сердцем. Он засмеялся и сказал: «Не получится!» Но, как выяснилось, если в душу долго плевать, то чувства уходят. Теперь он третий день звонит и жалобно спрашивает, куда я пропала, а я отвечаю: «Ты же не звонишь». Может, что-то поймет, не знаю. В последний вечер в воскресенье, смеясь, сообщил:

– Катюш, мне и с тобой очень хорошо, и без тебя очень хорошо…

Я парировала, тоже с улыбкой:

– А чего же позвал? Разобрался бы уж!

Улыбается… «Ну вот пусть теперь и живет один со своей свободой», – думала я злорадно.

Каждый вечер звонила его бывшая жена, и он уходил в спальню разговаривать. Иногда общение длилось по полчаса, я в это время чувствовала себя пятым колесом в телеге и не знала, куда себя деть. Они готовились к отпуску: может, она строит далеко идущие планы, кто знает? Ведь она больше так и не вышла замуж, а живет с семьей сына. Жизнь со снохой в любом случае не сахар.

Однажды, находясь в плохом настроении, Лев сказал, что идеальным вариантом было бы жить с ней (еврейский брак, дети, внуки). «Но с ней жить невозможно», – тут же добавил он. Тогда при чем тут я? Хочешь быть со мной, так береги отношения, не говори все подряд. Кому нужна такая искренность? А он, скорее всего, даже не понимает, что со мной при этом происходит… Он считает, что доверяет мне самое сокровенное… Терпеть такое долго просто невыносимо!

Он всю неделю каждый день сам звонил или просил, чтобы я позвонила. Я продолжала упрямо молчать, потом, когда он стал докладывать, что едет к сыну, а завтра к дочери, как-то ответила, что пусть он едет куда хочет и с кем хочет… и услышала от него: «Не кусайся!» Через пару часов позвонил и попросил приехать, я вначале отказала, потому что надо было рано вставать, и по его реакции поняла, что он заметно огорчился. Для него, наверное, было неожиданно, что я не хотела приезжать. Я подумала, что объясняться все равно нужно, и отправилась к нему.

Последний месяц он даже с кресла не вставал меня встречать, я сама подходила, целовала, здоровалась. А тут прямо побежал, но я отклонилась от поцелуя. Замерзла, нервничала, вся трясусь (показываю, что я сильно продрогла), он дал рюмку выпить, укутал меня, ну, я и понеслась по кочкам:

– Если ты устал от каждодневных встреч, просто нужно было мягко сказать: «Давай, Катюша, побудем несколько дней врозь, чтобы соскучиться».

– Что ты опять себе напридумывала?

– Сам же говорил, что тебе и без меня хорошо.

– Ты опять меня не поняла.

– Говори без своих тяжелых шуток, раз видишь, что я их не понимаю, – попросила я. И добавила: Если просто так встречаться…

– Просто так не будем встречаться! – перебил он.