Подключили к аппаратам, брали кровь, заполняли бумаги. Снова кашляла на разрыв и тревожно выспрашивала медсестру:

– Леночка, почему же я так кашляю?

– Вероятно, вы простыли.

Никто не хотел услышать, что я пришла к дантисту совершенно здоровой. Вся эта процедура тянулась достаточно медленно, так как приемное отделение было заполнено вновь поступившими под самую завязку. Я попросила дочь, чтобы та сообщила Льву, где мы находимся. Сама боялась нервничать. Он выслушал, сказал, что сейчас приедет. Но сколько бы я ни ждала, его следы затерялись до самого позднего вечера. Это мучило меня: так хотелось, чтобы он был рядом и сочувствовал мне так же, как толстой старой соседке по кровати сочувствовал муж. Увы… Хорошо, что дочь рядом.

В госпитале, пока делали разные измерения, я попросилась в туалет. Мне дали утку, но в конце «процесса» живот свело судорогой, и я начала отключаться. Слышала только, как кричит дочка, что пульса нет. В глазах потемнело, навалилась страшная, тяжелая темнота. В эту минуту мне хотелось только одного – чтобы все быстрее закончилось. Запищал монитор, сердце остановилось.

Очнулась в окружении шести дюжих мужчин, одетых в странные желтые прозрачные халаты. Оказалось, реанимационная бригада.

В стороне стояла дочь, заплаканная и несчастная, еще толком не пришедшая в себя от картины смерти матери. Такое пережить нелегко. Она не знала, что переживать придется еще раз.

– Не плачь, видишь, мама жива. Да, была остановка сердца, теперь все хорошо, – успокаивали ее медсестры.

Я лежала безучастная ко всему. Чувствовала себя плохо и думала с безразличием, что, видимо, пришло время умирать. Вроде рано, ну что же, умирать все равно когда-то придется. Значит сейчас.

Присоединили еще какие-то капельницы, но кашель не прекращался. Наконец, сделали рентген грудной клетки. Увидев результат, врач закричал что-то, и все бешено засуетились.

– Что там? Что со мной? – спросила я медсестру Лену, говорившую по-русски и явно сочувствующую мне.

– У вас сильный отек легких.

Тут же стали вливать разные препараты. Очень хотелось пить, но дали лишь тряпочку пососать, смоченную в воде… Пить нельзя.

Прошло еще два часа. Я поняла, что меня сейчас повезут в реанимационную палату, и очень испугалась.

– Я боюсь, там я умру, здесь вас вон сколько.

– Не бойтесь, – успокаивала медсестра. – Там на одну сестричку два пациента всего – за вами будет хороший уход.

Мне показалось, что я как-то сползла с каталки, и подтянулась на локтях, чтобы лечь удобнее на подушку. В то же мгновение та же тяжелая темнота, тянущая в страшную глубину, накрыла меня, и монитор снова запищал, извещая очередную остановку сердца.

Открыв глаза, будто вернувшись из дальнего путешествия, безучастная ко всему происходящему, я увидела ту же реанимационную бригаду, лицо полуживой дочери и медсестру, в растерянности повторявшую: «Why? No reason!!!»

Они спасали, но сами не знали отчего. И удивлялись, почему снова плохо, когда все должно быть хорошо, нет причины к смерти. Наверное, мне не пришел срок улетать с земли. Ангел-хранитель дважды возвращал меня назад. Но радости я не испытывала, как не испытывала вообще никаких чувств.

Потом я буду вспоминать свое состояние и удивляться. Мое страдающее сердце волновал лишь один вопрос: где он, почему до сих пор не пришел?

Измученная дочь лежала на кушетке, теперь приводили в сознание ее. Нервное потрясение оказалось непосильным для молодого организма.

Не дав нам попрощаться, каталку со мной быстро покатили в лифт.

Палата, действительно, оказалась большая, с огромным окном во всю стену. Кровать удобная, с мягкой периной. Изголовье было слегка приподнято, чтобы лежалось комфортно.

Снова руки обмотали проводами, монитор тихонько заурчал, измеряя в равные промежутки кровяное давление. Вставили катетер, а в нос трубку с кислородом, дышать стало легче. Я находилась между явью и сном. Зуб болел нудно и противно, пришлось выпросить таблетку.

Очнувшись в очередной раз от засыпания, я позвонила домой, было уже 9-30 вечера.

– Мамочка, как ты себя чувствуешь? – закричала в трубку дочь. – Я боялась тебе звонить, вдруг ты спишь.

– Не плачь, все нормально, Будем надеяться, что все плохое кончилось. А он звонил? – не услышав ничего нового, поинтересовалась я.

Да, звонил дважды, сказал, что не нашел нас и простоял у госпиталя до восьми вечера. Очень просил, чтобы ты позвонила, когда проснешься.

Я положила трубку. Значит, звонил. Где ж ты потерялся, милый ты мой? Госпиталь не джунгли, и приемный покой один. Ну, ладно.

Набрала его номер, выслушала уже известную информацию и, пожелав спокойной ночи, с тяжелым сердцем, полным обиды и непонимания, положила трубку.

Утром ждал обход, я чувствовала себя отвратительно, словно находилась в вакууме и вот-вот могла улететь. Врача осмотр не удовлетворил, он хмурился, похоже, тоже не понимал, что делает здесь эта дамочка, у которой прекрасное сердце.

Назначили процедуру катетеризации и предупредили, что, если найдут изменения, сразу увезут в другой госпиталь на операцию.

Было жалко, что мое здоровое доныне тело начнут протыкать какими-то иголками и тащить этот катетер через ногу в самое сердце. Я даже заплакала тихонько, укрывшись простыней, чтобы не нервировать доктора.

Молодой крепкий санитар, ловко привязав меня к каталке, бодро покатил в другое отделение. Вся процедура заняла немного времени, и мне даже разрешили смотреть на мониторе путь прохождения катетера. Было страшно, и смотреть не хотелось, ждала окончания процедуры и результата. Медсестра доложила с улыбкой, что все замечательно, мое сердце здорово. Покатили обратно в палату.

Как только я легла в свою мягкую кровать, раздался телефонный звонок. Оказалось, что про меня вспомнили работники зубоврачебной клиники. Интересовались состоянием, но не врач и не хозяин клиники, а регистратор. Заслали казачка на разведку узнать, жива ли пациентка или им грозят большие неприятности.

К вечеру появился милый, принес обычный набор продуктов и уселся в сторонке. Он не подошел, не чмокнул, не взял за руку, чего я так ждала и желала. Дочь тоже была здесь, пыталась накормить меня, приободрить. Лев сидел безучастным монументом. Нужно было съездить за бумагами в офис, но он, услышав эти слова, даже бровью не повел. Без машины туда добраться непросто, и он это прекрасно знал. Выпутывайтесь сами – означало его молчание.

Дочь уходила угрюмая и, похоже, хотела ему все высказать, но расстраивать меня побоялась.

На второй день дружок пришел взволнованный чем-то. Задал обычные вопросы о здоровье, не особо вслушиваясь в ответы, а потом, напыжившись, шутливо спросил:

– Как я выгляжу?

– Да красавец, а что это ты спрашиваешь? – поинтересовалась я, чувствуя себя уродиной с трубочкой в носу.

– Да Маринку сейчас встретил. Сказал: ну хоть постой, поговорим, раз трубку брать не хочешь, – сказал и потом, наверное, сам понял, что этого делать не нужно, осекся.

– Так ты что до сих пор звонишь ей? – ужаснулась я. Это имя столько нервов стоило мне! Он упоминал ту даму часто и даже в интимные моменты. Похвалялся ее сексуальностью и даже разгульностью. Рассказывал, что она ему изменяла все время… Но ведь вспоминал же столько лет! Значит, любил, хотя и не признается. А теперь, оказывается, встречаясь со мной уже не один месяц и будучи так страстно вроде бы влюбленным, ищет встречи со старой пассией? Но ведь он же еще уверял меня, что даже если собрать всех его женщин и еще умножить на сто, и то я все равно буду лучше всех.

Я помолчала лишь несколько мгновений и не стала ждать ответа или оправдания. Натянула простынь на лицо и сказала:

– Уходи.

Он посидел еще какое-то время, делая вид, что ничего не произошло, и потом ушел, не изменившись в лице. Просто, как обычно, сказал «пока», и все.

Человек меня предал на смертном одре. Больно, обидно, противно и гадко. Думала, что это конец.