Обрывистый берег представлял собой разрез древнего русла реки, которая протекала сотни миллионов лет назад. Свое начало она брала из огромных ледников, некогда покрывавших Уральские горы. Галечники из аргелитов, известняков, кварцевых и кремниевых песков сцементировали здесь твердые горные породы и песчаники. Кое-где залегали пласты зернистого и волокнистого розового гипса. Из глубины веков приходили шаровидные и нитевидные водоросли в виде окаменевших остатков. Маршруты вечности…
Сейчас сложно представить себе, как дивно и глухо было тогда в первобытных местах, куда впервые пришел человек. Может, прямо на берегу стояли охотники, и у них радостно билось сердце при виде дали, открывающейся перед ними с этой высоты. И какая тишина царила кругом! Разве что птица крикнет.
Мистику, легенды любили, кажется, все. Но не в каждом городе она имелась. Только в старых, небольших. В молодых городах ничего мистического нет. Еще не успевала сложиться история. В северных, лесных городах было много мистического, связанного с язычеством. Христианство долго искореняло языческие обряды и традиции здешних мест. Интересно представить то, что не видел никто, и может быть, этого и не было никогда. Говорят, у каждого прошлого места был свой «хозяин». Может быть, он есть и сейчас, только не виден. По преданиям, пристанища «духов местности», хозяев, могли находиться только в малонаселённых местностях, практически во всех уголках дикой природы, в горах, в лесах. В первую очередь, это были очень приметные, невероятно красивые места. Потом здесь ставили самую большую церковь в городе. Молиться не духам, а Богу, очищаться от грехов, просить помощи, силы…
Факты и даты всего произошедшего каким-то образом связывались. Факт, что «хозяева местности» моего родного города Слободского существовали, не оспаривался. В городе несколько веков до революции хозяевами были купцы. Они были его силой и его славой. У них были свои места, которые они считали для себя главной силой. Все заводы, от которых богатели, они тоже построили на крутом берегу реки Вятки. Каждый присмотрел для себя самое подходящее для производства место.
Слободской прошлых веков был торговым и денежным. Кормили река и дорога. На Екатерину устанавливались санные дороги, начинался зимний извоз. Путь был дальний. Как цыганский табор, располагались обозы, идущие в неблизкие края, у дороги. Крестьяне распрягали лошадей, варили нехитрый ужин, вели беспокойные разговоры. Засыпая, закрывали головы свитками и думали о далекой земле на краю света, о дорогах и больших реках в пути, о родных местах. На фоне ночного неба рисовался темный силуэт неподвижных деревьев. Жемчужные звезды сияли сквозь листья и ветви… Сторожевые, с кнутами в руках, сонно ежились возле телег, зевали и с тоской глядели в темноту. По суше через город шли тракты: в Зауралье, в центр России, на Архангельск. По реке на своих судах отправлялись товары до Астрахани.
Когда-то в нашем городе снимался фильм по повести одного известного писателя. Фильм о войне, о людях, переживших войну, о человеческой доброте. На городском рынке – скудный прилавок военного времени. Два десятка торговок нехитрым барахлом, молоком, овощами. Кто-то менял хлеб. Тут же покупатели, возчики на лошадях, с возами сена и дров. В массовых сценах горожане в одеждах, извлеченных из бабушкиных сундуков. Я наблюдала за происходящим со стороны. Готовились к репетиции режиссеры, артисты, операторы, осветители, участники массовки.
– Внимание, все на исходную позицию, начали! – объявил режиссер.
Команды следовали одна за другой.
– … Массовка, торгуем, живей! Женщины, внимание! Пошли первые две. Мужчины, пошли! Быстрее три женщины! Пиротехники, дым! Остальные пошли. Двигаемся … Мужчина в солдатской форме, пьем молоко! Так, хорошо …
Я помню, что натурные съемки тогда даже не требовали декораций.
В 1905 году купец Никифоров открыл в городе кинотеатр и дал ему красивое название «Грёзы». Тогда многие удивлялись странности купца и про себя хихикали: «Надо же, «Грёзы», ну и название придумал». Провидцем оказался предприниматель дореволюционной провинции. Через сто лет кинотеатры города и района действительно стали грёзами. Областной город, как магнитом, притягивал к себе молодежь. Притягивал своими ночными клубами, барами, неоновыми рекламами кинотеатров, удобными квартирами, возможностью сделать карьеру. Молодежь бросала умирающий город и переезжала туда. Родители, видевшие бесперспективность жизни здесь, поддерживали в этом своих детей, не понимая, что основа, от которой мы отталкиваемся и взлетаем, наши корни – родина, земля, родной язык, семья, род. Те, у кого основа тверда и крепка, не шатается, отталкиваются без страха и взлетают высоко.
Я почти не знала родственников отца в школьные годы. Иногда из соседнего северного городка приезжал его брат с женой. Их звали Николай и Тоня. Он веселый, разговорчивый, а она очень скромная и душевная. Приезжали с подарками – брусникой, клюквой, домашним салом. Шли разговоры о детях. Как-то у них все было неблагополучно. Дочь сидела в тюрьме, сын выпивал.
На первых студенческих каникулах по льготному билету я поехала в Москву к родственникам отца. Они жили в подмосковных Подлипках. У его сестры была хорошая двухкомнатная квартира, она работала в гороно заведующей по детским садам, была замужем за немолодым уже военным. Это был неразговорчивый мужчина, не думаю, что он был рад моему приезду на два дня. В одной комнате лежала мать отца, моя бабушка, полная старушка со злым лицом. Моего деда в то время уже не было в живых. Родителей привезла сестра из деревни, чтобы получить быстрее полную квартиру. Так мне объяснил другой брат отца, который жил в нескольких кварталах от своей сестры. Совершенно доброго, веселого нрава, с женой-колючкой, бездетной. Несколько лет отец платил алименты своим родителям, когда они переехали из деревни в Москву к дочери и не имели пенсии. Это случилось после того, как старший сын окончил институт и стал инженером. Видимо, семья сразу стала богатой. Такие в те времена были нравы.
Я приехала повидаться с родней отца, а они, наверное, думали, что я или наша семья будем у них на что-то претендовать. Расстались мы без дружеских эмоций, а дома родители спрашивали о своих близких каждую мелочь. Выросшие в деревне, в те времена, когда поддерживали хорошие отношения в своем роду и знали предков, они все равно интересовались жизнью родственников, даже если те могли поступать нечестно.
Никто не встречал меня в родном городе с распростертыми объятиями, когда я приехала после развода с мужем и бегства из Нижнего Новгорода в свой родной дом. Мама сказала: «Была бы хорошая, не разошлась бы». Отец молчал. Шоком для родителей были найденные у меня сигареты. Я их прятала под матрасом кровати, на которой спали мы с сыном. Так я стала почти проституткой. Прошло много лет, пока они смирились с моим курением. Пожалуй, это произошло после смерти отца. Мама поняла, что я буду ее основной опорой, несмотря на то, что у нее были другие дети.
Работы не было. По большому блату нашлось место лаборанта на очистных сооружениях в трех километрах от города. Начальник отдела кадров крупного предприятия, мама моего одноклассника, ставшего военным, сжалилась надо мной и устроила на работу, а потом помогла встать на очередь на квартиру. Мне нужно было со временем получить собственное жилье. Это было моей самой главной целью.
Не было мест в детском саду для моего сына. Несколько месяцев он провел под присмотром моих родителей, пока профком предприятия, на котором я работала, не выделил мне место для ребенка в детском саду. Так потихоньку стала налаживаться моя жизнь, и когда неожиданно приехал мой бывший муж, чтобы забрать меня с сыном обратно, я отказалась. Здесь я была в большей надежности, чем в чужой семье, пусть и с виноватым мужем.
И пришлось же мне тогда потрудиться, Семья состояла из шести человек. Два младших брата учились в областном городе в политехническом институте, приезжали домой на выходные дни, привозили с собой гору своего белья. Мама работала вахтером, и когда я вернулась в свой дом, взяла на себя всю домашнюю работу, кроме походов в магазин. Это я просто ненавидела, особенно стояние в очередях за всем, что было дефицитом: хлеб, сахар осенью, да и вообще не любила любую очередь, крадущую от жизни драгоценное время. Его и так не хватало. Два раза в неделю, в среду и субботу, занималась стиркой белья. Это делать просто, когда есть все условия или машина-автомат. А мне приходилось сначала наносить воды с колонки, потом топить печь, наставив на плиту кастрюли и большой чугунок, для того, чтобы вода быстрее грелась, и стирать белье в машине, стоящей у печки, чтобы было меньше лишних движений. Каждый раз было две корзины выстиранного белья. Вылив воду из машины на улицу, я шла с корзинами на речку для полоскания. Весной, летом и осенью несла корзины на коромысле, а зимой возила на санках, укутав их ватником, чтобы белье не замерзло. Не очень далеко от дома были колодец и речка, в ста метрах от колодца стоял дощатый домик, в котором было две колоды для полоскания белья, куда ходили со всей округи. Считалось, что тебе повезло, если очереди не было или кто-то уже заканчивал полоскание белья. Зимой, надев толстые резиновые перчатки, нужно было торопиться, потому что пар, поднимавшийся от воды и теплого белья, был вреден для горла, и я начинала постоянно простужаться и болеть ангинами. Дома замороженное белье в корзинах оттаивало, утром до работы я снова его отжимала и успевала развесить на вышке, где оно вымораживалось еще несколько дней. Летом все было проще и быстрее, но добавлялись грандиозные стирки дорожек, одеял, других крупных вещей.
