В школе я была заметной личностью: отлично училась, занималась спортом, участвовала в редколлегии школьной газеты. Выполняла безотказно все поручения учителей и классного руководителя, успевала везде. В то время перед школьниками не было сегодняшней профориентации. Немногие могли сказать, кем бы хотели стать. Основными профессиями были учитель, врач, инженер. Некоторые профессии были заманчивыми благодаря фильмам, книгам. Где-то далеко от нашего маленького города бурлила настоящая жизнь, создавались атомные реакторы, ЭВМ, взлетали в космос корабли, снимались фильмы с красивейшими женщинами. Большие города манили сильнее, чем новостройки заводов и электростанций. Образ ученого, кандидата наук или профессора, окруженный славой, стоял перед глазами как олицетворение жизненного успеха. С этим образом были связаны свет далеких стран, кипение встреч, лиц, событий. Ни одна профессия по моему представлению не могла бы так удачно сплавить в одно целое все сокровища жизни. Я решила сразу после школы поступить в университет, стать ученым в области физики твердого тела.
Родители никогда не мешали выбору детей. Самый старший сын закончил в Казани авиационный институт. Он был настоящей гордостью родителей. Инженеров-детей в округе не было ни у кого. Второй после школы уехал в Ленинград поступать в военно-морское училище. Напутствие перед отъездом в чужие края было коротким: учись, не пей, не кури, не играй в карты. Для родителей тот факт, что я окончила школу с медалью, давал мне право самой определять свою судьбу. Сами они не очень ориентировались в перспективных устройствах будущего мира, поэтому не могли подсказать, куда поступать учиться. Да и педагоги верили в светлое будущее человечества и настраивали на получение специальностей, которые могли приносить успехи не конкретной личности, а государству. Мы жили по лозунгам.
Мне нужно было поступить в институт во что бы то ни стало. Высшее образование должно было дать определенное материальное обеспечение, которого семья была лишена. Действовал и стереотип: в институте можно встретить какого-то необыкновенного парня, за которого хотелось выйти замуж и жить, как люди, добившиеся успеха, образцы которых были на киноэкранах. Правда, в те времена еще было престижно выйти замуж за военного. Это подразумевало богатую и обеспеченную жизнь. На соседней улице к школьной подруге приехали родственники, служившие в Германии, привезли много красивой заграничной ткани, платьев и капроновых лент для волос, которые были в городе у избранных.
Глава 4
Родители не выпячивались своими детьми, хотя повод был: вроде сами неграмотные, и в таких трудных условиях растили детей, а вот же – так хорошо учатся, что их называют гордостью школы. На все родительские собрания ходила мама. Они были для нее «выходом в свет» и своего рода праздником. Ее всегда ставили в пример. Иногда, правда, на собрании учитель мог пожаловаться на какие-нибудь нарушения дисциплины или пробелы в учебе. Дома его ждала порка. Нет, девочек, конечно, отец никогда не наказывал, он был мягким и деликатным человеком, никогда не произнес ни одного бранного слова. Ну а парням доставалось, если было за что. Солдатским ремнем он мог пройтись по мягкому месту за обнаруженную в кармане курточки махорку, за стащенную медаль, которую тот обменял у соседских ребят на диковинную поршневую авторучку. Однажды старший брат принес с пляжа часы «Победа», затоптанные в песок солдатами из военного городка во время игры в волейбол, но так и не посмел их показать родителям.
К отцу вся округа относилась очень уважительно. Он был представительным мужчиной, работал закройщиком в ателье. Спокойные серые глаза с умным взглядом, рост средний, в молодости худощавый, с годами начавший немного полнеть, он рано поседел и на макушке потерял волосы. Женщины на него заглядывались, и, кажется, он не упускал возможности завязывать краткосрочные «романы», если можно так сказать применительно к нашему маленькому городку. Но всегда возвращался в семью и работал потом еще усерднее. А еще он мог подолгу выпивать. Называлось это «запой». Мама тогда ходила на его работу и со слезами на глазах просила не увольнять его за прогулы. Не знаю, что на него находило, но потом он целый месяц работал, не поднимая головы.
По-крестьянски тихий, немногословный, бывший фронтовик, никогда не надевавший свои награды, которыми играли дети, не дослужившийся до офицерских чинов, после войны он стал портным, к которому приходила вся округа. Он брал за работу недорого, к нему приносили переделывать старые вещи, новые в то время шили редко, и он никому не отказывал. Правда, однажды нашлись люди, которые сообщили, что он работает на дому без патента, и один фининспектор сумел его подловить. Штраф был большой и больно ударил по семье, но родители с этим справились. Сколько я помнила, он работал за ножной швейной машиной или у стола, кроил, утюжил части шьющихся вещей. Только позже появились электрические утюги, много лет утюг был на углях, взятых из топившейся печки, или тяжелый металлический, который просто ставился на горячую плиту и нагревался. Если ему нужно было идти на работу во вторую смену, это было с шести часов утра, а приходя с работы после первой смены, перекусив и немного полежав, он снова садился за шитье. Новую ткань в то время старались покупать двухстороннюю, чтобы потом пальто можно было обновить, поэтому заказов у него было много, особенно с переделкой.
Помню, как мы, совсем маленькие дети, ждали его с работы в день получки. Он приходил со второй смены поздно, часов в десять, выкладывал на кухонный стол из черной дермантиновой сумки простые продукты из магазина: карамельки, чайную колбасу. Для нас это было самым дорогим подарком. Без лишних слов он заботился о том, чтобы в доме всегда была еда, а дети накормлены. На плите в чугунке был простой суп, чайник, на кухонном столе хлеб, молоко. В то время почему-то все покупали мешками. В чулане всегда стоял мешок муки для выпечки. Если он заканчивался, приобретался новый. В подполье хранился мешок кускового сахара. Его доставали несколько штук, и щипцами откалывали нужное количество для чая.
Сладости создавали сами. Зимой в холодных сенях морозили молоко в большом блюде, его заранее готовили к блинам. Мы скребли ложкой сладкую пенку сверху, накладывали ее на блин, или макали блины в такую стружку. О пирожных в то время не слышали. На кусок белого хлеба намазывали маргарин, как верх блаженства топленое масло, посыпали его сахарным песком. Десять копеек, которые давались в школу на пончики с повидлом, могли уйти на покупку брикета кофе или какао с молоком. Наслаждение получали, выходя из магазина и сразу вгрызаясь зубами в этот кубик. Новогодние подарки, полученные на городской елке, делились поровну на всех. Их ждали весь год, даже считали, сколько было шоколадных конфет, а сколько карамелек в бумаге, или простых помадок. Печенье, вафли, яблоки были деликатесом. Позже появились апельсины, мандарины.
Никаких книг, кроме профессиональных, отец не признавал. И, кажется, никогда не читал художественной литературы. Лишь однажды произошел случай, потрясший старшего брата, приехавшего в отпуск. За столом зашел разговор о правовом режиме «открытого моря». Подвыпивший отец начал сыпать в споре терминами и цитатами, далеко выходившими за семь классов его образования и тематику местных газет. На недоуменный вопрос – откуда он все знает? – отец пояснил, что в детстве отрабатывал отцовский долг у одного из крепких крестьян, на чердаке дома нашел неизвестно откуда взявшуюся книжку по истории римского права и выпросил ее. Книжку он прочитал, молодая жадная память сохранила ее на всю жизнь. При всем его трудолюбии, эта феноменальная способность к знаниям так и осталась нереализованной.
Все помнили однажды оброненную им фразу: «Герои лежат в могилах…», поэтому ему, чудом выжившему, не хотелось говорить об этой войне. О том, что война шрамом прошла по душе отца, можно было только догадываться. Лишь однажды он скупо рассказал о чувствах бойцов перед наступательным боем. Многие предчувствовали свою гибель, некоторые плакали и на коленях умоляли ротного не ставить их в первую волну. Что он испытал сам, оставивший жену и сына еще за два года до войны, можно было только догадываться. Дома на высокие темы не говорили.
