– Фабриса нельзя назвать идеальным императором, – осторожно сказала Новожея.

– Ты права. В последнее время алгоритм выбора императрицы начал давать сбой.

– Думаете, за этим стоят демантоиды? – напряжённо спросила Новожея.

В мире всего пять рас, пять элементов – раса воды, раса дерева, раса металла, раса огня и раса земли. Непонятно, почему фениксов и поветруль называют расой дерева, когда они управляют воздухом, а латырей и дриад, вся жизнь которых связана с циклом смертей и перерождений деревьев – расой металла. Мир живёт благодаря взаимодействию элементов. Не так давно появилась шестая раса. Демантоиды. Они лишние в этом мире. Скоро мир их погубит, точно часовщик, убирающий из хорошо отлаженного механизма лишнюю деталь. Демантоиды понимают это.

Мало кто воспринимает демантоидов всерьёз.

Как возникли, так и исчезнут.

Немногие задумываются, что демантоиды, стремясь отстоять себя, пойдут на такой рискованный шаг, как попытка уничтожения элементов. Что за этим последует – неизвестно. Возможно, с лица земли исчезнут все пять рас.

– Хи Синг, Хунг, знаете ли вы, что такое элементы и элементёр?

– Конечно, знаю, – сказала Хунг, – элементы – платформа, на которой мы живём, элементёр – сущность, жаждущая уничтожить эту платформу.

– Правильно. Метки элементёра делятся на два типа: метка-убийца и метка-жертва. Метка элементёра даёт своему носителю силу всего элемента. И если, допустим, моргана, на которой стоит метка метка-убийца, убьёт пэри, на которой стоит метка-жертва… Раса огня перестанет владеть огнём. Или погибнет. Такое колдовство становится возможным раз во много веков. Когда восходит зелёная луна.

– Которую принято называть демантоидной, – сказал Хи Синг.

– Фениксы и поветрули называют её глазом подберихи, – добавила Хунг.

– Но никто не знает, когда взойдёт этот глаз подберихи! – воскликнула Новожея.

– Похоже, демантоиды узнали, – хмуро произнёс Еуген Ло, – не на каждого можно поставить метку элементёра. И этот отбор невест… Знаешь, редко когда в городе можно увидеть пэри, а уж свести моргану и пэри, – Еуген Ло покачал головой, – такое возможно только во время отбора невест.

– Неужели всех этих женщин выбирали по одному принципу? Готовность принять метку элементёра? Выходит, во дворце шпионы демантоидов… Но это же катастрофа! – воскликнула Новожея, – надо сейчас же идти, и…

– Мы бессильны против традиций и протоколов, закреплённых Императорской печатью, – печально вздохнул Еуген Ло, – но кое-что можно сделать.

Глава 4

Огюстин проснулась в предрассветный час и была поражена рассеянным по тёмной комнате жемчужным светом. Откуда он?

Огюстин подошла к окну. Катя Сеймур и Оана Стан ещё спали.

За окном, в предрассветных сумерках, тихо падали крупные хлопья снега и таяли, достигая земли. Окна выходили в сад.

Весь сад был заполнен этим полусветом дневной луны.

Огюстин вспомнила о своём желании умыться ключевой водой из заговорённой серебряной чаши.

Девушка быстро оделась и вышла за дверь.

В коридоре дежурила служанка. Огюстин в нерешительности остановилась.

Что здесь делает эта служанка? Выполняет роль привратницы?

– Доброе утро, госпожа, – низко склонила голову служанка.

– Доброе утро. Я бы хотела выйти в сад, – кляня себя за нерешительность (надо было просто пройти мимо этой служанки, и пусть бы она только попробовала остановить невесту принца!), – произнесла Огюстин.

– Ночью были заморозки, – почтительно предупредила служанка.

Огюстин бросила на неё нерешительный взгляд и пошла по коридору. Служанка осталась стоять у двери.

Дворец давно проснулся. Огюстин подозревала, что он никогда не спит. К счастью, от спальни девушек до сада вела короткая дорога.

Огюстин не знала, имеет ли она право разгуливать по дворцу, когда ей вздумается. Скорее всего, нет. С одной стороны, безопасность монарших особ превыше всего. Огюстин доводилось бывать в доме герцога. Там гость, идя по коридору в сопровождении почётной свиты, переходил из взгляда одного стражника во взгляд другого стражника, из напряжения в готовность к атаке. С другой стороны, что-то в императорском замке не заметно понатыканных на каждом шагу стражей, вооруженных до зубов.

Вполне может быть, что их роль выполняют предупредительные слуги и служанки. Тиша Неспокой говорил, что опытный алхимик справится и с закованным в латы рыцарем, и с представителем любой колдовской расы. Тиша не знал, насколько он был прав…

Огюстин беспрепятственно проникла в сад и была поражена свежестью прохладного воздуха и неспешным полётом гигантских белых шершней – хлопьев снега. Снежная пелена чем дальше, тем сильнее скрывала сад. У лица Огюстин падали редкие снежинки, таяли на руках. Чуть дальше снег, казалось, шёл гуще. Он старался заглушить багрянец деревьев, золото не успевших осыпаться листьев.

Зима, когда выбирают расу столетия – она всегда такая. Заявляет свои права раньше срока.

А дальше снег шёл сплошной пеленой. В нём терялся и сад, и лесная опушка.

Огюстин направилась к роднику. Как тихо здесь. И почему листья не падают? Они волшебные?

С досадой Огюстин обнаружила, что родник занят. Подоткнув подол льняного платья, в ручье стояла босая поветруля. Распущенные светло-русые волосы. Ведана, так, кажется, её зовут. Вода достигала до колен поветрули. Течение было сильным, но Ведана застыла, будто уснула стоя.

«Она луноходица?», – подумала Огюстин.

Опровергая мысли Огюстин, Ведана убрала с лица налипший снег.

Поветруля что-то приговаривала речитативом.

«Ворожит», – решила Огюстин.

Можно было подняться по руслу родника и набрать воды у истока, но Огюстин не решилась прерывать ворожбу поветрули. Вместо этого она решила подождать и посмотреть на остатки цветов.

Огюстин вошла в сад и опешила. Вот стоит рубиново-красный гладиолус. Он успел распустить лишь четыре цветка.

Нижний цветок, самый пышный, напоминал многослойную пачку балерины. Цветок повыше не успел распуститься так пышно. Его гофрированные, треугольные по краям лепестки почему-то напомнили Огюстин ярких бабочек из южных оазисов. Казалось даже, что цветок трепещет лепестками–крылышками, пытаясь выпорхнуть из ледяного плена.

Этот гладиолус, как и все остальные цветы в императорском саду, был покрыт тонкой коркой начавшего таять льда.

Два других цветка гладиолуса только готовились распахнуть себя солнцу. А пятый цветок лишь успел выпустить плотно сжатые лепестки, очень яркие, напоминающие рубиновую губную помаду. Остальным цветкам не суждено распуститься. Ледяная зелёная шпага.

А сколько заледеневших роз! Ремонтантные. Очень крупные, с монолитными, изысканно сложенными лепестками; снежно-белые. Какая ирония.

Вишнёво-красные розы, больше похожие на пионы.

Чайно-гибридные. Вот подо льдом пылает бархат гераниево-красной розы с сильно загнутыми, острыми на сгибах кончиками лепестков. Обильно разрослись удлинённые, бокаловидные (бокал, полный тумана-вина, обвитый чёрной прядью…) розы изумительного цвета. Изысканный переход от золотистого основания к алому, карминно-красному краю. Роза отсвечивает шёлковым муслином.

А вот круглые золотисто-оранжевые цветы с багряным основание. Воплощение осени.

Порыв ветра сдул с дерева листья. Они падали, со стеклянным звоном соприкасаясь с ажурной плиткой, которой были выложены дорожки в саду. Так вот почему листья не опадали раньше. Они были прикованы льдом к веткам. Но на улице теплеет, лёд тает.

Огюстин стояла под двумя снегопадами: чистым, хрустально-белым; и ярким, золотистым, лимонно-жёлтым, багряным, оранжевым.

Снежинки мягко ложились на капюшон Огюстин, листья били её слабо, невесомо и обиженно.

Снежинки падали на розы, скрывая их буйство красок своей холодной белизной.

Листья застревали в хрустальных лепестках роз. Мёртвые бабочки дарили последние поцелуи мёртвым бабочка.

Лишь одни розы оставались нетронутыми ни снегом, ни опавшими листьями. Форма фиала, плотно прилегающие лепестки, резкий переход от белоснежного основания к краю цвета адского пламени. Переход был похож на потёки крови.