— Ну, что там номер два в твоем списке идеального первого свидания? - не скрывая легкой насмешки, спрашиваю я.

Вижу, что честно пытается что-то сказать, но ей не хватает смелости.

Надеюсь, не каток? Я на этих странных штуках в жизни не стоял, и у меня нет никакого желания становиться поводом для смеха, когда пару раз приземлюсь на лед пятой точкой.

— Номер два... - Кончиками пальцев притрагивается к губам. - Ты.

Она не говорит, что хочет меня.

Не говорит, что нам нужно заняться сексом.

Просто - «Ты».

И дорога до ее дома превращается в какую-то адски длинную полосу препятствий, потому что едем слишком долго. А светофоры, как нарочно, все «в красном».

Мы нарочно не пытаемся сблизиться. Даже не притрагиваемся друг к другу.

Это очень странно, но напряжение между нами становится слишком сильным и слишком острым. Очень громким без единого слова. Очень интимным, хоть на нас несколько слоев одежды.

Если она попросит остановиться - я смогу?

Если сделаю что-то не так - снова отгородится ладонью и своим этим: «Не притрагивайся ко мне?»

Оставляю машину на парковке.

До лифта идем просто рядом: она, двумя руками вцепившись в ремень сумки, я с ладонями в передних карманах джинсов.

Заходим в кабинку.

Йени несильно вздрагивает, когда двери съезжаются, делая нас пленниками замкнутого пространства.

Я как раз у нее за спиной.

Шаг вперед, сокращаю расстояние до сантиметра.

Она напряженно приподнимает плечи, еле заметно поворачивает голову вправо. Заколка уже другая - какая-то тяжелая, с красными камнями в серебре. Но, как и предыдущая, немного съехала набок.

Притрагиваюсь пальцами к холодному металлу.

Малышка выдыхает со странным натянутым всхлипом, выразительно переступает с ноги на ногу и отклоняет голову назад, потираясь затылком.

Ты на что-то намекаешь, да?

Я думаю, что догадался, но мне пиздец, как не по себе, потому что... отголоски ее прошлого торчат в голове, словно мои собственные воспоминания.

А если испугаю? Перегну палку?

Запускаю пальцы ей в волосы.

Она «громко», всем телом вздрагивает, но не отстраняется.

Сжимаю волосы в кулаке. Наверняка это немного больно, но Очкарик снова издает тот самый стон, от которого у меня начинает отключаться терпение. Тяну ее на себя, чтобы запрокинула голову набок до выразительно натянутых под кожей мышц.

«Я хочу быть сегодня грубым, малыш».

Почему-то не могу сказать это вслух.

Дай хоть какой-то знак, что мне все можно. Так, как я хочу.

Доверься мне. Потому что я знаю, что с тобой делать.

— Я... хочу... - Она запинается от стыда, проглатывает желание, которые считает либо слишком пошлым, либо слишком шокирующим.

Ну на хрен эти куличики.

Мы взрослые люди, и она даже понятия не имеет, что я хочу с ней сделать, и что хочу, чтобы она сделала со мной.

— Я весь внимание, малыш. Говори, пока я не занялся твоим горлом.

— Да, - тихо выстанывает в ответ. - Пожалуйста, займись им. Мной. Господи, просто... выеби меня в рот... Хочу очень... Пожалуйста, пожалуйста...

Она такая охуенная, когда вот так - прямо, грубо, честно, но со стыдом по всем щекам.

Ладно, малыш, сама напросилась.

Путь до двери короткий и длинный одновременно. Я успеваю сосчитать шаги -целых семь.

Йени достает связку ключей, пытается справится с замком, но у нее так сильно дрожат руки, что в конце концов забираю ключи и делаю это сам.

Она отступает мне за спину, послушно заходит за мной в собственную квартиру.

Только чувствую горячее рваное дыхание куда-то чуть ниже затылка и напряженный шепот, который пытается разбавить шуткой.

— В каком-то очень бестолковом фильме я услышала цитату: «Я его так хочу, что не смогла бы вдеть нитку в иголку».

Вздрагивает, стоит пошарить по стене в поисках выключателя, так что на всякий случай, чтобы не разрушить наше громкое пошлое настроение, отказываюсь от этой идеи. Пусть сегодня будет темно. Через пару минут, когда мы оба подружимся с полумраком, отсутствие света сыграет на руку нашим чертям.

— Так что там с иголкой и ниткой, Очкарик? - Пока стоит у меня за спиной, без тормозов стаскиваю свитер через голову. Под ним только футболка, и Йени сразу крепко, как будто намертво, навеки, цепляется в нее пальцами. Чувствую, как на боках отчаянно сильно комкает кань в кулаках.

Немного запрокидываю голову.

Поймет, чего хочу?

Тянет вздох на надрыве, поднимается на носочки и целует в сгиб плеча и шеи. Туда, где на моей коже черно-белая пустошь с оскаленными черепами. Это как будто что-то важное для нее, часть особенного ритуала. Я сегодня главный и я буду вести, и Очкарик настраивается на меня, как музыкальный инструмент.

Тянет футболку вверх. Нервничает, слишком торопится, потому что не хватает силы вытянуть края из-за пояса. Даю ей еще одну попытку, и когда проваливает - завожу руки за спину, стаскиваю футболку в одно движение.

В голове целая куча картинок.

Дурная сексуальная фантазия, которая торчит в голове со вчерашнего вечера, когда малышка прислала мне пару своих фотографий.

Я охренел от ее смелости. И сегодня, если быть до конца откровенным с самим собой, боялся разрушить эту отчаянную смелость и попытку выбраться из скорлупы.

Но то, что она сказала минуту назад... «Просто... выеби меня в рот... Хочу очень...»

Это вообще было реально или просто очень злая насмешка взбрыкнувшего воображения?

Чувствую себя бухим в доску: так же туго соображаю, хоть все понимаю и чувствую, и у меня нет никаких проблем с физическими реакциями. Но все время кажется, что во всем этой должен быть подвох. Это ведь мой Очкарик, это ведь она... боится довериться и боится боли.

Это точно она просила не нежничать и не быть осторожным, а просто использовать ее?

Я чувствую болезненный укус на коже, где-то в районе правой лопатки. Шиплю, потому что правда больно.

Поворачиваюсь на пятках, перехватываю руки малышки и прижимаю ее к стене.

У нее глаза зеленее, чем самая термоядерная кислота. Даже светятся в темноте, словно моя малышка - не человек, а синтетическое создание, наполненное неизвестным человечеству видом энергии.

— Доверься мне, хорошо? - На то, чтобы выдержать правильный тон, уходят последние крохи терпения. - Я не сделаю тебе больно. Но я буду тобой пользоваться так, как хочу сейчас.

Она вздрагивает, немного проседает на ослабевших ногах и отчаянно мотает головой, кажется, во все стороны света: то ли соглашается, то ли отказывается.

— Я хочу быть для тебя, - почти молит громким отчаянным шепотом. - Просто для тебя, сегодня, всем, чем захочешь, всем, кем захочешь. Мне... нужно, понимаешь? Чтобы не бояться больше никогда.

В последнем проблеске более-менее трезвых мыслей «выше пояса» я думаю, что, возможно, мы с ней никогда и не были только о комфорте или об удобстве. Что я с самого начала видел, какая она надломленная и замороченная, и именно поэтому потянулся к ней. А она видела, какое я не сказочное говно, но потянулась ко мне.

Обычно люди совпадают своими плюсами.

Но, может быть, мы совпали минусами?

Я провожу ладонью по ее шее, осторожно сжимаю пальцы.

Вздрагивает, пошатывается.

Еще немного, чтобы распахнула рот в немом стоне.

Провожу языком по ее губам, делаю их влажными и скользкими. Прикусываю сильнее, чем собирался, и моя малышка как-то безумно слизывает маленькую капельку крови, темно-серую в полумраке квартиры.

Очкарик какая-то дурная сейчас, в самом классном смысле этого слова.

Нет необходимости спрашивать, брала ли у кого-то в рот.

И я был бы не я, если бы не кайфанул от того, что буду у нее первым.

И последним.

Второй рукой беру ее за волосы и выразительно толкаю голову вниз.

Жду, пока встанет на колени, послушно задерет голову, даже не оспаривая мое нежелание ее раздевать.

Берется пальцами за ремень.

Расстегивает «молнию».