– Тебе бы в сборник рассказов для крестьянских детей такое послать, – хохотнула Варя.
– Особенно про фрак, – хмыкнул Алёша, – А стишок мне очень понравился!
– На моё крестьянское происхождение намекаете-с, сударыня, – рассмеялся Сергей.
– Мы, дамы светские, иначе не можем, к прискорбию нашему, – очаровательно осклабилась пышная светло-русая красавица.
«Чем-то напоминает она Лизаньку Третнёву, но пожалуй, погрубее её и не столь умна. Уж очень нежна Лиза. Эх, сестра, ну что ты всё из себя кого-то корчишь?» – подумал Серёжа.
– Такие как ты – «светские» всю Россию и губят, – проговорил после всеобщей паузы Гордей, – сама посуди: мать твоя всю жизнь в сарафане проходила, шушуны с шушпаком ещё носила, а ваше поколение уж, глядь, и из сарафанов и юбок с шушунами повылезало, платья они пошили, всё заголиться норовят: декольте им подавай! Салоны им Санкт-Петербургские подавай! Да не будь родителей рядом, уж давно бы декольте по офицерским балам ходила-бродила! Во всё фряжское159 рядятся они. Не осталось стержня в вас! Давно ль предки твои в крепостных ходили, а она – погляди – уж не иначе, как дворянка.
– Да уж и пошутить уж нельзя, – надула губки Варя.
– Прав отец по-большому-то счёту, Варя, – добавила мать, – если чего и перегибает, то по сути истину глаголит. Папушники160 все вы, от того и беда. Пороть надо было в своё время.
– Всё поколение это под ремень! – гаркнул Гордей, – А что теперь: кому какой бред на ум ни взбредёт, то и говорит во всеуслышание и даже пишет. Печать полна крамолы и сущего бреда, а достойных книг никто уж и не читает. То, о чём писал Александр Сергеевич, мол только Оппулея, а не Цицерона читал, всё мелочью теперь кажется. Содом с Гаморрой наступают! Такое публикуют – волосы на голове дыбом! И ещё кричат о недостаточной свободе печати!
– Отчего же: Белинского и Гегеля, а не Милорда глупого с базара уже несут? – холодным тоном перефразировал Некрасова Боря, – Похабщину-то напечатать, арцебашевщину – оно запросто: николаевские времена давно прошли, а попробуй ты на режим замахнуться?
– Скоро и то и другое прекрасно в печати уживётся, – заявил Гордей, – А тебе видно не терпится.
– Мне не терпится лживость правящей верхушки разоблачить, совершенно верно.
– В самом деле, папа, надо бы порядок навести, чтобы правительство можно было уважать, – сказал Дмитрий, – Ведь это очень важно для народа, который ты любишь.
– Давно пора всё на свои места поставить, бардак этот прекратить, – голос Петра, – А возможно ли это со всеми этими бездельниками-министрами?
– Ты бы за выражениями следил, сынок мой, – нахмурилась мать.
– Порядок нужен, да только не тебе угодный, крамольник, – сверкнул глазами на старшего сына Гордей, – Был при покойном Государе прекрасный порядок, и жилось всем спокойнее. И при Николае Павловиче был. И большинство населения довольно было. Да только нашлись такие, что обличают государей двух величайших и грязью поливают. Одного – жандармом с подачи европейской печати окрестили, а другого как только не хают и без малейшего смущения. А рубль при них наикрепчайшим в мире был, жили спокойно и знали, что завтрашний день сулит. Верно одно, что окружение ближайшее Государя нашего оставляет желать лучшего. И это ещё мягко сказано.
– Не думаю, что дед наш, Евграф Вахромеевич, отозвался бы столь хвалебно о Николае Павловиче, – вставил Пётр, – Жизнь его, не в пример отцовской, куда тяжелей была.
– Да он боготворил своего Государя и мысли не имел о нём и подумать худо! Кому виднее, спрашиваю? – нахмурился Гордей, – Али ты, в детские годы свои успел деда пораспросить о правлении Государя нашего Николая Первого? Записать успел повествование его?
– Ответить мне нечего, отец, да думаю, что не так всё просто, – ответил Пётр.
– Чем суровее Государь был, тем спокойнее было и народу тише жилось и уважали такого царя больше. А слабину кто давал, так и начиналось, как при Александре Освободителе. Охоту за царём своим оне устроили, проходимцы! Освободил их, так они Его и порешили.
– Неужели народу благодарность не свойственна? – неуверенным голосом молвил Антон.
– Народ тёмен, братец. Просвящать его необходимо, – с понимающим видом пояснил младшему братцу Алексей.
– Народ русский делится на мыслящих, сынок, и на идиотов, – пояснил Гордей, – В иные годы умники численно возобладают, а в иные – дураки. Так оно и получается. Боюсь, что теперь опять последних не в меру развелось. Причём, особенно, среди интеллигенции. Ей со времён Сенатской площади спокойно не сидится. Пишут оне, возмущаются… Александр Благословенный, хоть и французов выгнал, а тоже слабоват был. Всё Европе угодить норовил: то поляков, ни с того, ни с сего, облагодетельствовал, хоть и в массе они Наполеону служили, да так, что их не меньше самих французов оказалось во вторгающейся армии. А царь наш, как война кончилась, огромные средства стал полякам выделять и дороги строил и дома, да всё за счёт казны общей, пОтом русского мужика пополняемой. Либералом зато прослыл! Наверное, в ваших кругах, господин Охотин Номер Один, этого Государя больше других жалуют. Своим министром полячишку сделал – Чарторыйского161, который на царя в этом направлении влиял немало, а потом, как в опалу при Николае попал, тут же в своей Польше восстанием очередным занялся и шляхту подбивал. Немало русской крови в том восстании пролилось.
– А польской? Поляки – слабое меньшинство, угнетённое! Муравьёв-то как себя ославил? – возмутился Борис.
– А Муравьёва не трогай. Вешателем его по недоразумению прозвали, а не потому, что вешал он. Просто заявил как-то, что он не из тех кого вешать будут, а – наоборот162. Да что говорить: таких как ты переубедить невозможно. Угнетённое меньшинство! Дороги им после войны лучшие строили, свобод немерено дали, всё забыто и всё преподносится просто: раз как бы колония – значит должно быть как у англичан на их заморских территориях: высасывание соков из туземного населения. И невдомёк им, что иначе бывает только в России: Польша колония, но уровень жизни отдельно взятого поляка был уже тогда выше, чем среднего русского и это лишь поддерживается политикой метрополии. То же и с Финляндией. Британцу не понять такого. И правильно! К чему колонизировать и откачивать туда средства и из своих же соки высасывать? Что это за колонии-наоборот? Историю б тебе подучить, факты, Борька, а потом фразами политическими бросаться!
– Прав отец, братцы, надо бы всем нам свою историю подучить, а не так, с потолка хватать, – заключил Аркаша.
– А британские политики веками нас пытаются уколоть: то в попрании прав христианского европейского народа, несчастных поляков, упрекнуть, то в давлении на малые слабые магометанские народы Кавказа обвинить. А что они за океянами у себя творят одному Богу ведомо. Ведь только у них есть понятие такое: раз кожа иного цвета – значит не совсем человек, аль и вовсе зверь какой. Отродясь у русских такого не было. Да ещё и красными мундирами нас временами пугают, кораблями: «Не занимай Проливы163, Николай, а то придётся вмешаться нашему великому флоту», как в 1828-м и так далее. А потом и на Севастополь напали. Не мы же на них! И всё они этакий народ передовой, правдолюбивый и честный, а мы – дикари и цари наши мракобесы. Игра такая со времён Екатерины Великой и по сей день тянется. Напрямую лишь два раза столкнулись: в Морской войне164 при Александре Первом, мелочь казалось бы – пара выстрелов, да и во Крымской кампании, конечно. А не напрямую, так противостояние уж не меньше века продолжается. Игра на грани войны.
