– «Долбанутый гений», неужели ещё злишься?
– Кирилл, – взмолилась я, – отпусти. Позволь, я уйду, – я не хотела с ним спорить.
Он выпустил руку, и я быстро пошла в сторону дома.
– Постой! – крикнул он вдогонку, но я лишь ускорила шаг. – Да постой ты! – он догнал меня и преградил путь. – Я хотел спросить… – он мялся. Я впервые видела его неуверенным. – Ты дальше учиться будешь? Или… – пауза. – Нет, будешь! Ты же «долбанутый гений»! Или… – пауза. – Так будешь?
– С чего вдруг к моей скромной персоне повышенный интерес?
– Я больше не буду играть на фортепьяно, – заявил он. – Хочу связать свою жизнь с лошадьми. Меня интересует конный спорт.
– Что-о-о? – от изумления мои глаза расширились. Сначала я хотела крикнуть, что он спятил. Несмотря на обиду, я прекрасно понимала, что он смог бы достичь в музыкальном образовании высших результатов, но сказала только: – Это твоё дело.
– А ты? Ты не ответила.
Я и на этот раз не ответила, а задала вопрос:
– Если там тебя кто-то обойдёт, уйдешь ещё куда-нибудь?
– Не знаю. – Он почему-то весело улыбнулся. – Там я вообще вряд ли буду первым, по крайней мере, сначала. А потом… Потом будет потом, – повторил он мои слова. – К тому же, мне вряд ли встретится ещё один «долбанутый гений».
– Почему? – его уверенность насторожила меня.
– На то он и гений, чтобы быть уникальным, – создавалось впечатление, что, сказав это, Кирилл с чем-то смирился.
– Да, но это бесит и раздражает, – напомнила я.
– Ещё бы! – охотно согласился он. – Особенно в тех случаях, когда, сколько ни старайся, так не получится.
– И значит, можно больше ни к чему не стремиться? – уточнила я.
– Да. Не хочу больше куда-то самозабвенно стремиться. Хочу быть собой. Хочу делать то, что хочу. Общаться с тем, с кем хочу. Ходить туда, куда хочу…
– Я обязательно стану дирижёром! – перебила я Кирилла на полуслове.
– Дирижёром? – его брови дёрнулись.
Я ожидала поймать на его лице ухмылку, но её не последовало. Тогда я собрала все силы и пошла в наступление.
– Да! Я так хочу и буду стремиться к цели самозабвенно.
– Удачи, – лёгкая улыбка коснулась его губ.
Шумели и гудели машины, разговаривали прохожие, щебетали птицы. Мы же с Кириллом молчали. Смотрели друг на друга и молчали, словно пытались запомнить этот миг, сохранить его в памяти. Потом, как по сговору, мы отступили, одновременно развернулись и, не оборачиваясь, разошлись в разные стороны. Много позже от мамы я узнала, что Кирилл стал ветеринаром. Он больше никогда не играл на фортепиано. Вообще никогда. И мы больше никогда не виделись. Вообще никогда.
Veemente[9]
Ранним весенним утром, часов в десять, когда я ещё спала, в нашей небольшой, но уютной трёхкомнатной квартире раздался звонок. Я сонно потёрла глаза, слезла с дивана, прямо в пижаме прошла в коридор (родители уехали в деревню, готовить дом к бабушкиному приезду), открыла дверь и заспанными глазами воззрилась на нежданного гостя. На пороге стояла Соня. Подруга была нарядно одета, а её лицо светилось от счастья. Соня, не спрашивая дозволения, давняя дружба позволяла ей это, прошла в дом, удивлённо и придирчиво осмотрела меня и произнесла:
– Ну, ты и соня! Одиннадцатый час, а ты в пижаме? Как ты могла забыть, что у нас сегодня культурный выход – выставка юных талантов.
– Соня, – простонала я, – в данный момент лень – моё второе я.
– Как хочешь, – подруга пожала плечами и сделала ход конём: – Однако, надеюсь, ты помнишь, что в нашем Доме культуры часто включают редкую классическую музы…
– Иду! – Соня, по-видимому, была отменной шахматисткой.
Я кинулась в ванную: необходимо привести себя в порядок. Наскоро почистив зубы и причесав волосы, я надела белую блузку и двойку, состоящую из голубой юбки и жилетки. Отлично! Это то, что нужно для культурного выхода. Я выскочила в коридор и уже хотела бежать, но тут мне на глаза попалось любимое зеркало: толстое стекло обрамляла резная витиеватая деревянная рама. Её вырезал искусный мастер. Я нежно провела рукой по завиткам. Потом подняла глаза и посмотрела на отражение. Длинные прямые русые волосы, подстриженные лесенкой, свободно падали на плечи. Большой лоб прикрывала редкая прямая чёлка, от которой я давно мечтала избавиться, но всё никак не доходили руки. Брови вразлёт царственно восседали над зелёными глазами и напоминали о настойчивом характере. Аккуратный носик дышал ровно и размеренно. На слегка выпуклых губах застыла весёлая и довольная улыбка. «Не красавица, конечно, но симпатичная девушка, – отметила про себя. – Сойдёт». Я подскочила к вешалке, сдёрнула ветровку, засунула её под мышку и вприпрыжку обулась на ходу. Потом открыла дверь, выпихнула сменившую меня у зеркала Соню за порог, крикнула на всю квартиру: «Бабуль, я ухожу» и для пущей убедительности громко хлопнула дверью. Мы наперегонки помчались по ступенькам вниз, а потом, распугивая важно шествующих по асфальту голубей, к остановке. Запрыгнув в автобус, он подошёл как нельзя вовремя, прошли в конец салона и уселись рядом. Соня сладко потянулась.
– Скоро каникулы! Жду не дождусь, – подруга мечтательно закатила глаза.
– Да-а-а-а. Каникулы – незаменимая вещь! Как только начнутся, поедем с бабушкой в деревню. Первым делом побегу к дяде Толе, послушать, как он виртуозно играет на гармошке, а потом на речку. Уже сейчас чувствую живительную влагу на теле, – я провела по рукам, убирая высыпавшие мурашки.
– Ань, – неожиданно Соня сжала губы, – как же музыка? Ты окончательно решила бросить инструмент?
– Не знаю. Надо подумать, – я отвечала коротко и отрывисто: мне не хотелось затрагивать болезненную тему.
– Это из-за Кирилла? – уточнила подруга. – Не глупи! – вспылила она, так как не заметила моего отрицания. – Ты любишь музыку.
– Наша! – я схватила Соню за руку, и мы юркнули в заднюю дверь.
Как раз вовремя. Звучно скрипнули петли, и автобус поехал дальше. Соня оправила одежду и волосы. Взявшись за руки, мы не спеша пошли к Дому культуры. Подруга вспомнила смешную детскую песенку, заученную нами с детства. Слова припева мы передавали друг другу, как эстафету. Я была рада, что Соня забыла о нашем разговоре в автобусе: воспоминания о Кирилле были ещё болезненными.
Народу на выставке юных талантов было немного: две разновозрастные пары, студент с книжкой или блокнотом под мышкой, господин неопределённого возраста, представительная дама в дорогом синем костюме, оттенённом шейным платочком, и группа из четырёх старшеклассников. Посетители свободно распределились по залу. Никто никому не мешал. Пары долго, со знанием дела, рассматривали полотна и тихо о чём-то переговаривались. Мужчина неопределённого возраста задумчиво тёр бороду, неторопливо переходя от одной картины к другой. Школьники шушукались и весело улыбались, обсуждая серый фон с разноцветными вкраплениями и странными мазками. Представительная дама расспрашивала смотрительницу зала о полотне, которое пленило её. Студент, изучая картины, странно вытягивал шею и покусывал нижнюю губу. Я толкнула Соню в плечо и прошептала на ухо:
– Не понимаю, что они находят в этих каляках-маляках под названием абстракция? Нарисована полная ерунда, а они с умным видом рассуждают о мыслях художника. Мало ли о чём тот думал и думал ли вообще, – я указала на витиеватый рисунок из разноцветных лент. – Пойдём в другой зал. Здесь скучно и нет музыки.
– Ты чересчур категорична, – недовольно буркнула Соня, но пошла следом.
Мы медленно прошли в другой зал. Вот там, действительно, тихонько играла музыка. Звучал канон ре мажор Иогана Пахельбеля, который я однажды слышала по радио. Я застыла – выставка меня больше не интересовала. Потолок растворился, невзрачные стены отступили, пол ушёл вниз – мир музыкальных красок исходил из динамиков, подвешенных у потолка. Скачкообразные, волнистые, нежные, чарующие звуки раскрыли мне объятья – я обратилась в слух. Музыку я вдыхала кожей, мне казалось, каждый нерв тонко отзывается на её замысловатый рисунок. Соня обречённо вздохнула, мастерски пододвинула меня с прохода, а сама отправилась осматривать картины. Не знаю, как долго мир звуков владел мной, но вдруг я почувствовала, как кто-то дёргает меня за рукав. Я сердито фыркнула и повернулась. На меня требовательно смотрела Соня. Она странно хмурилась и явно что-то говорила. Я поняла это, потому что видела, как шевелятся её губы, но я её не слышала, я слышала только музыку. Для того чтобы услышать голос, мне необходимо было переключиться на обычный слух – тут же возникло её удивлённое подростковое сопрано.
