Двигатель и руль – это, безусловно, самые необходимые части автомобиля, но без комфорта никуда. Этим комфортом в нашей семье была бабушка Лида, мамина мама. У моей ещё молодой бабушки было широкое добродушное лицо с чистым взглядом и широкой улыбкой. Полнота её ничуть не портила, наоборот, разглаживая морщинки, делала её моложавее. Коротко стриженные светлые волосы она убирала за уши, чтобы не мешали, когда занималась делом. Обесцветившиеся с возрастом брови и ресницы по праздникам подкрашивала. Одевалась строго, со вкусом, без излишеств. Бабушка обожала чистоту и заставляла соблюдать её. У неё в руках всё спорилось: за что ни возьмётся, сделает в лучшем виде. Ещё она была изобретательным поваром. Я обожала её молочную вермишель, яблочные пироги, творожники, холодец и чебуреки. На первый взгляд обычные домашние блюда, но в её исполнении они получались особенными: то форму выпечке придаст оригинальную, то добавит в блюдо новый ингредиент, то, начитавшись книг по кулинарии, изобретёт новый салат. В общем, бабушка колдовала над блюдами, как заправский шеф-повар.

Вернёмся, однако, к повествованию. В детском садике я неоднократно и планомерно, но не намеренно, выводила из себя музыкального руководителя Анну Борисовну: я фыркала, если она случайно брала не ту ноту, молчала, когда все пели, – изучала мотив и пела, когда все молчали, – ловила, наконец, нужную тональность. Я танцевала, когда все стояли, – в моей голове возникала услышанная накануне музыка, и стояла, когда все водили хоровод, – однообразные, громкие, резкие звуки фортепиано, на котором играл не лучший музыкант, раздражали меня. В конце концов, фыркала Анна Борисовна. Она шумно выдыхала, хмурилась и начинала выговаривать сквозь зубы слегка гнусавым голосом: «Несносная, невоспитанная девчонка! Сколько раз тебе нужно повторять одно и то же? Когда, скажи, наконец, ты научишься слушать? Ну, что мне с тобой делать?» Под конец она почти всегда выгоняла меня в коридор. Со временем я поняла, что заслуженно. Но тогда, в детстве, мне было обидно, – музыкальные занятия, в отличие от музыкального руководителя, я любила.

Когда я пошла в первый класс, родители понадеялись, что мои «странности» закончатся: школа требует ответственности, собранности, организованности и, наконец, дисциплинированности. Но, увы, ничего не изменилось. Я по-прежнему жила на музыкальной волне. Людей это задевало, раздражало, а иногда и злило. Но я ничего не могла с собой поделать: мне было комфортно там – внутри себя.

Любой разумный человек сказал бы: «На том хватит». Но Богу было угодно прописать мой жизненный путь под лозунгом: «Per aspera ad astra»[6]. Посему я была наделена ещё одной интересной и индивидуальной особенностью: крутилась, вертелась, затухала и разгоралась в соответствии с услышанным внутри мотивом. Так, на уроке чтения, математики или природоведения я могла «рисовать» руками, расставляя акценты в мелодиях, звучащих в моей голове. Попытки учительницы начальных классов побороть моё влечение были бесплодны и пусты. Чем сильней она усмиряла меня, тем дальше и глубже уносилась я в мир неповторимых, ярких, сказочных звуков. Разлучить меня с музыкой не мог никто. Попробуйте отделить мышцы от человека, попробуйте высосать кровь – невозможно, немыслимо! Музыка была моей сущностью: мозгом, кожей, сердцем, мышцами, она была мной.

По стечению обстоятельств или по какому-то другому стечению, я жила с музыкой единой жизнью и в то же время мы не пересекались. Не знаю почему, но я никогда не помышляла учиться в музыкальной школе. И вот однажды, вернувшись с собрания, где учительница в очередной раз рассказала о моих «странностях», родители сообщили мне прямо в коридоре неожиданную и потрясающую новость, которая изменила всю мою жизнь.

– Не знаю, что ты на уроках вытворяешь, но так продолжаться больше не может! – заявил папа. – Завтра мы идём в музыкальную школу, – он разулся, снял плащ и, громко топая, прошёл в комнату.

– Дорогая, – мягко и певуче вступила мама. Она присела на корточки и взяла меня за плечи. – Учительница сказала, тебе надо связать судьбу с музыкой.

Я молчала.

– Мы сходим и узнаем, примут ли тебя: учебный год уже начался.

Я молчала.

– Возможно, придется пройти прослушивание. Преподаватели должны проверить, есть ли у тебя музыкальный слух. Понимаешь?

Я молчала.

– Хорошо, что понимаешь, – мама улыбнулась. – Ты согласна? – её глаза, освещённые мягким светом бра, блестели. – Вот и замечательно! – она притянула меня к себе, крепко обняла и с пылом поцеловала.

Я по-прежнему молчала и смотрела перед собой. Мамины слова доносились словно сквозь водяной барьер – приглушённо, отдалённо, неясно. В этот миг я чётко и внятно слышала только музыку, бегущую ко мне с кухни скачками, дующую в лицо, развевающую волосы, обнимающую и уносящую в прекрасные мелодичные дали. Я была поглощена узорным звучанием и воспринимала реальность отдельными невнятными фрагментами. Вот так, в полубессознательном состоянии решилась моя судьба.

На следующий день мы отправились в музыкальную школу. Папа надел строгий костюм, мама – элегантное платье. Я была вынуждена срастись с шерстяной красной клетчатой юбкой и белой блузкой. На этом настояла бабушка. На улице мы столкнулись с соседкой тётей Таней. Это была полная женщина с недовольным лицом и ворчливым нравом. Увидев нас, она нахмурила брови.

– В театр, что ли, собрались? – её обуревали сомнения. Это было заметно по игре мысли, отразившейся на лице. – Так рано. Время к обеду подходит. Театр-то к вечеру откроют.

– Добрый день, Татьяна Дмитриевна, – приветливо поздоровалась мама. – Мы не в театр, мы Нюту в музыкальную школу ведём.

– Ясно, ясно, – в такт слов кивнула она. – Ей только музыкальной школы не хватает, – добавила со знанием дела.

Тетя Таня упёрла руки в боки, свела плечи и приготовилась к нападению: она собиралась высказать моим непутёвым родителям всё, что накопилось у неё в душе.

– Некогда вдаваться в рассуждения, – грубо оборвал её папа и поспешил к автобусной остановке.

Не любил он тётю Таню, а также её неуместные советы и замечания. Попрощавшись, мама побежала следом: у отца была быстрая стремительная походка.

– Что замерла, как цапля у воды? – хмыкнула тётя Таня. – Беги, догоняй родителей. Или ты опять… – она с недоверием посмотрела на меня, закатила глаза и сделала волнообразные движения ладонью.

– Тётя Таня, я вчера вечером в подъезде Лерку с Пашкой видела, – выпалила я.

Лерка была её дочкой, а Пашка – местным хулиганом. На лице женщины отразилось беспокойство. Она свела брови и нервно потёрла затылок. Довольная выходкой, я помчалась вслед за родителями.

Одна остановка на автобусе, небольшая прогулка пешком – и вскоре мы остановились напротив двухэтажного здания, разделённого цветами пополам: сверху дом был красным, снизу – розовым. Непривычный контраст притягивал взор и удивлял. Особенно запомнились странные окна: одно круглое, другое в виде перевёрнутой юбки. Раньше я таких окон не видела, потому не могла оторвать от них изумлённого и заинтересованного взгляда. Внезапно из окна второго этажа зазвучала музыка. Оригинальность дома ушла на второй план. Я осознала, что стою перед домом Эвтерпы[7]. Я потянулась к зданию спонтанно, интуитивно, слепо и безотчётно, словно в его недрах притаился огромный магнит, который с неимоверной силой тянул в царство музыки и нот, звуков и гамм. Скорее туда, в гости к удивительным окнам, к деревянной двухстворчатой двери, к невысоким ступеням; быстрее в мир мелодий, темпов, ритмов, звуков, в бескрайний простор музыкальных композиций. Я не могла устоять на месте. Чтобы не потерять дочку в незнакомом здании, мама с силой придерживала меня за плечо.

– Этот дом, – неожиданно заговорила она певучим голосом, – построен в необычном стиле. Об этом свидетельствуют асимметричность и изящные плавные линии.