Над рассыпавшейся страною,
Мимо моря людских обид,
Распластавшись, по-над стернёю,
Зверь охотничий, пардус летит.
Русь грустит, посеревшее небо
Провожает седых гусей.
И густые колосья хлеба
Слёзы зёрнами льют о ней.
Где-то жалобно плачут гусли,
Над рекою клубится пар...
Но, не ведая нашей грусти,
Злой стрелою летит гепард.
Пардус (гепард)
В лето ҂sѱмв҃ (шесть тысяч семьсот сорок второе) от сотворения мира, в серенький день сентября, в среду после заутрени, из ворот городского кремля выезжала княжья охота: юный князь, в прошлый понедельник севший на городской стол, одетый в красный, раззолоченный парчовый кафтан и такую же шапочку, подбитую белкой. Ехавший слева от него инок Борис, бывший сотник дружины великого князя, приставленный дядькой, чёрным одеянием изображал тень. Следом скакали в белых сюрко с чёрными крестами на груди два немца: один барон, в берете с пятью драгоценными жемчужинами и младший брат его в обычной шапочке без украшений. Далее два десятка краснокафтанных молодцев, гроза местных боярышень и купеческих дочек. Тоже юные, дети боярские. Бывшие дворовые княжича, а теперь дружина князя. Все с луками, мечами, ножами, а десяток дружинников и с привязанными за спиной короткими копьями - сулицами. Последним ехал служитель на возке о четырёх колёсах, с клеткою из ореховых прутьев и могучим пятнистым невиданным зверем - пардусом в ней. Княжеские кони были на загляденье. Откормленные до блеска, рослые и могучие, не ровня деревенским маломеркам, пахавшим землю пригородных вотчин. Охота спустилась вдоль бревенчатой городни к ручью и, повернув вправо, оказалась прямо на рыночной улице. Ручей вдоль кремлёвского холма был сплошь заставлен лодками с разнообразным товаром, а лавки, куда с лодок таскали его лавочные сидельцы, смотрели своими окнами на улицу. Весь народ поприжался по сторонам и с любопытством пялился на проезжающих, склоняя голову перед четырнадцатилетним отроком, почти мальчиком, присланным Владимирским князем по просьбе веча на городское княжение. Кавалькада проехала улицу, пересекла обширный луг и по наплавному мосту из двадцати лодок выбралась на левый берег реки. Там всадники снова свернули направо и выехали на дорогу, ведущую в город Тверь.
***
На широком поле сжатой ржи встретил князя новгородский боярин с двумя холопами.
- На этом месте, князе, часто косули стали ходить, видать зерно просыпалось где-то.
- Тогда, Жирок, пускай гепарда.
Решётка на возке поднялась, зверь оскалился, прошипел недобро на пардусника Жирка, спрыгнул нехотя с возка, поднял морду и замер. В свежем воздухе, какой-то запах привлёк хищника. Хвост вытянулся в струну, и гепард рванул с места вынося задние лапы вперёд передних. Охотники бросили своих коней за ним. Пробежав так шагов пятьдесят, большой степной кот остановился. В тумане против него проявлялся огромный чёрный клыкастый вепрь. Щетина пополам с засохшей глиной, пять пальцев жёлтого сала и шкура на груди секача были непроницаемой бронёй для привыкшего догонять и душить быстрых косуль и оленей охотника. Хвост бил землю справа и слева. Князь тихо, на ухо, прошептал одному из своих дружинников пару слов и отряд разделился. Четверо поехали следом за князем тонким ручейком огибая гепарда справа. Таким же ручейком слева огибала его другая пятёрка. И десять охотников сняли с плеч сулицы, подъехали и стали на два шага за пардусом, готовясь защитить его от кабаньих клыков. Хряк догадался, что дело плохо, его тушу переполняла сугубая ярость от вида несерьёзного противника. Он разрыл землю перед собой, собрался было кинуться и выпустить внутренности врага на свободу, но тут что-то просвистело слева. Передние ноги подломились, морда упала в лужу, пробив тоненький осенний ледок и стерня окрасилась огненно-красной кровью годовика, не успевшего осознать, что из боку, под левой лопаткой торчит, двумя гусиными перьями стрела - его смерть.
- Славный выстрел, княжич, - донёсся из-под монашеской куколи голос дядьки Бориса. - А кто научил тебя в охряпку зверя брать?
- Никто, само пришло.
Подъехавшие немцы цокали языком, рассматривая косматую добычу. Гепарда посадили в возок и всей охотой стали разворачивать лагерь.
За весёлым пированьем ели привезённую готовую снедь с серебряных блюд. Дивились непривычным двузубым вилкам в руках рыцарей, пили забродивший хмельной мёд, слушали рассказы монаха-воина дядьки Бориса. Новгородский боярин, на правах принимающего, поднял чарку за здоровье нового малолетнего князя. Тут все, кроме отрока встали и лихо опрокинули в себя питьё. Ближе к вечеру добрались и до кабанятины. Мясо было жёстким, но вкусным, без собачьей вони. Многие откровенно подрёмывали над столом, даже отрок-князь, подперев щеку ладошкой, приятно посапывал. Лишь два дружинника стояли в стороне и с некоторой скукой и досадой осматривали синеющую вечернюю даль. Уснувший от еды и мёда Жирок не усидел на краю лавки и съехал наземь. Отчего тут же проснулся и хлопотливо побежал к своему маленькому обозу.
- Государь!!! Пардус убежал!
- Как убежал? - проснулся княжич, - ты что же клетку не закрыл?
- Я, я, я закрыл. И завязал на ремешок.
- А ну, стой где стоишь, - раздался голос черноризца, - смотри, стерня примята, кто-то тяжесть нёс, может и кота нашего... Получается, князь, пока мы тут вздремнули, тати пардуса и свистнули.
- Жирок, бери десяток, скачите по следам! - скомандовал юный господин.
- Чтоб к вечерне были в городе, - крикнул вдогонку дядька Борис, - найдёте не найдёте, всё одно, назад. Одиннадцать всадников торопливой рысью двинулись к близкому перелеску. Остальные собрали лагерь, сели на коней и шагом направились в недалёкий город.
- Скажи, инок, кто посмел, а?
