Генриха провели мимо дежурки, наполненной равнодушными полицейскими в фуражках, о чем-то сонно болтающими, и что-то вяло жующими, мимо пахнущего дерьмом и хлоркой туалета, мимо скучных и угрюмых заержанных, и наконец его подвели к лестнице, ведшей на второй этаж. На втором этаже они прошли мимо окна, выходившего на малолюдную, укрытую широкими кронами деревьев и какую-то грустную улицу, мимо четырех немолодых мужчин и женщин, сидевших на стульях возле стены, мимо кабинета, из-за двери которого доносились какие-то стоны и вскрики, и остановились наконец, после всего пройденного и увиденного, возле кабинета, расположенного в самом конце коридора. Один из сопровождавших Генриха парней пнул его коленом в промежность, согнул Данзаса, добавив еще кулаком поддых, и втолкнул его в дверь кабинета. Голова Генриха с грохотом ударила по двери и открыла ее. В кабинете стоял стол. За столом сидел немолодой седоволосый, толстоплечий и толстощекий мужик. А рядом с ним стоял Бероев. Мужик курил, медленно и печально. Кроме еще двух стульев, поставленных рядом со столом, больше никакой другой мебели в этом очень просторном квадратном кабинете не было. Портретов на стенах, и сейфов, и настольной лампы, и пишущей машинки, и графина с водой - этого тоже ничего не было. Бероевские ребята посадили Генриха на стул перед столом и ушли, крепкие и молчаливые.

   - Ну, и что дальше? - Генрих выпрямился и спросил негромко.

   - Заткнись, мать твою, - зашевелил тяжелыми губами толстоплечий, - я подполковник Дьяков. Не слыхал, наверное? - хрипло и четко проговорил этот самый толстоплечий подполковник Дьяков. - Я таких, как ты, не раз колол, мать твою! И тебя расколю, мать твою! Я про тебя, п...р е...й, все знаю, на х...! Все, с начала и до конца! И тебя, козла обоссанного, опознали. И, даю слово, я тебя пристрелю, если ты, сука, не расскажешь мне все, повторяю, все, на х...! - Он повернулся к Бероеву. - В...би-ка ему по кишкам!...'

   Бероев мастеровито въехал Данзасу в живот, а потом почти без паузы добавил ребром ладони по шее чуть ниже уха.

   Генрих с грохотом свалился со стула. Ему было, конечно же, больно и, конечно же, обидно и, тем не менее, все же внутренние ресурсы нашлись. Да как им не взяться, собственно, у бывшего майора ВДВ, переносившего изнрительные тренировки и нехилые нагрузки. Помнит тело, помнит. Поэтому и резервы находятся.

   Пора было перехватывать инициативу. Терять Данзасу было нечего, кроме своего страха, и он сказал достаточно громко:

   - На х...я, мать твою? Я тебе не п...р е...й! Я боевой офицер, мать твою! А ну сними, мать твою, браслеты, и я, мать твою, отмудохаю, вас двоих на раз, на х..., как козлов, блядь, недоношенных!

   Генрих закончил тираду и подумал тотчас, как закончил говорить, вот сейчас они его убьют, точно убьют. Данзас возможно убил бы, если бы на войне был, убил бы, убил бы... Генрих дерзко улыбнулся, ожидая удара, дышал медленно и глубоко, стараясь успокоиться. Успокоиться и включить все внутренние блоки...

   Он не дождался в ответ ничего. Склонившись, Бероев смотрел на Генриха в упор:

   - Ты чего несешь? - спросил он наконец и не дожидаясь ответа, взял Данзаса под мышки, поднял и снова посадил на стул, выпрямился, разглядывая Генриха, прищурившись, уже не отходил.

   - Офицер? - спросил Дьяков недоверчиво. - Офицер чего?

   - Армейский майор в отставке, - сказал Генрих. - ВДВ.

   Какое-то время Дьяков сидел и молчал, и смотрел на Генриха - прямо в лоб, и скрипел стулом, на котором сидел, и столом, на который положил свои тяжелые толстые руки, и даже головой, которой пытался думать или еще что-там делать, что обычно люди делают головой, в общем, все что угодно. Посидел, посидел так, поскрипел, поскрипел и стал спрашивать дальше. Говорил спокойней, тише и вроде как даже по-свойски, но достаточно отчужденно, чтобы дать понять, что мы тем не менее, независимо от тона и корректности вопросов, по разную сторону баррикад, ясно?!

   - Убивал ли ты когда-нибудь?

   - Убивал, конечно, - в Чечне, - Генрих пожал плечами.

   - Много ли убивал?

   - Да много убивал, война же была, - Генрих снова пожал плечами.

   - Кайфовал ли ты от того, что убивал?

   - Конечно, но не от убийства, а от работы, когда хорошо ее делал, а убийство на войне это лишь средство для квалифицированного выполнения работы.

   - А причем тут журналист? - спросил Дьяков как бы между прочим после паузы.

   -- А что, я подхожу по приметам? - бросил Данзас.

   Подполковник кивнул.

   -- Опознать меня есть кому? - поинтересовался Генрих.

   И Дьяков снова кивнул.

   - Так чего же ты ждешь? - осведомился Генрих.

   - Ответа, - сказал Дьяков. - Твоего ответа сначала.

   - Понимаешь, как-либо оправдываться и отнекиваться мне сейчас глупо, - засмеялся Генрих.

   - Объясни, - попросил Дьяков.

   - Пожалуйста, - согласился Данзас. - Если я скажу, что это не я, у тебя нет основания мне верить, наоборот, у тебя есть все основания мне не верить. Значит, я должен хоть как-то, хотя бы косвенно, доказать, что это не я. Главное доказательство - это мое алиби. Но какое я сейчас могу представить тебе алиби, если я даже не знаю, когда это убийство было совершено? Кроме того - мотив. Я могу сказать тебе, что мотива у меня не было никакого. Так какого же ты ждешь от меня ответа? - развел Данзас руками.

   Дьяков, судя по всему, не хотел возражать Генриху, потому что все, что Данзас сказал, было очевидно и лежало на поверхности, но и соглашаться не хотел с Генрихом тоже, потому что, согласившись, он тем самым признал бы, что достаточно глуп и далеко не профессионален. Он взял сигарету и тоже закурил. Затянулся вкусно и глубоко и сказал, глядя на стол перед собой:

   -- Мне очень жаль, что ты не сказал прямо, как офицер офицеру, ты это или нет, очень жаль. Если бы ты ответил просто - ты это или нет, мы с тобой разговаривали бы на равных, неважно, ты это или нет. В любом из двух случаев мы бы разговаривали на равных. А сейчас ты вынуждаешь меня разговаривать с тобой не совсем корректно и, более того, совсем не любезно и далеко не на равных. Понимаешь?