Понятно, что этот фильм ему сразу же зачли как дипломную работу, и все посольство его африканской державы в полном составе, от посла до последнего клерка, прикатило во ВГИК на его защиту диплома. А нужно сказать, что представители Африки всегда держатся в России чуть настороженно. Во-первых, они наши нравы понимают по-своему, а во-вторых, чувствуют, конечно, наше к ним не совсем братское отношение. Но тут они были просто потрясены той овацией, которую студенты и профессура ВГИКа устроили Жан-Пьеру после просмотра этого фильма. Это был праздник! Тут же, на сцене, наш ректор вручил ему режиссерский диплом с отличием, а посол его страны – степень бакалавра искусств! И прямо из вгиковской общаги, из студенческой комнаты, где он жил с другими неграми и спал на матрасе с кирпичами вместо ножек, Жан-Пьер уехал министром кинематографии своей африканской республики!

Конечно, были отвальная, проводы и Галины слезы. Но никто никаких шуточек себе не позволял, потому что и к Жан-Пьеру все очень по-доброму относились, и по Гале было видно, что она его действительно любит.

Но он уехал в Африку, в свою страну. А как я уже упоминал, одновременно с ним на операторском факультете учился боксер-племянник президента этой республики. Это была такая здоровая и тупая туша, каких показывают в фильмах о кошмарах Гарлема или Бронкса. Причем этот персонаж страшно завидовал Жан-Пьеру, это было видно. Потому что он племянник президента и богатый человек, а Жан-Пьер – какой-то нищий танцор с Монпарнаса, чуть ли не проститутка! Но Жан-Пьера все любят, все с ним дружат и носятся с ним, как с гением, самые красивые белые девочки с ним танцуют, и даже такая замечательная белая актриса, как Галя Сечкина, в него влюблена! А на него, племянника президента, – ноль внимания! И мало того – Жан-Пьер вдруг взлетел из негритянской грязи в министры, его карьера стала развиваться стремительно, он начал строить африканскую кинематографию.

А что такое было африканское кино в те времена? Та же целина! А Жан-Пьер – профессионал, талант, умница, лауреат фестиваля! У него были карт-бланш от правительства, деньги на постановки, на строительство кинотеатров. Но все это – пока племянник президента учился здесь, в Москве. А когда племянник закончил учебу, вернулся домой и обнаружил, что является подчиненным у Жан-Пьера, его африканская кровь закипела. Он что-то нашептал своему дяде-диктатору, тот с ходу обвинил Жан-Пьера в государственном заговоре и бросил его в тюрьму. Для всех, кто знал Жан-Пьера, это был шок. А самым большим шоком это было для Гали. Когда мы с ней встречались, она со слезами на глазах рассказывала, что Жан-Пьер в тюрьме уже два года, уже пять лет, уже десять лет!…

Двадцать пять лет Жан-Пьер просидел в тюрьме! В африканской тюрьме! Только недавно его выпустили, в стране произошел военный переворот, сместили старого президента. И сейчас Жан-Пьер живет в Париже – полуслепой, абсолютно несчастный человек со сломанной жизнью.

А Галя – знаменитая актриса, живет в Москве, у нее тут муж, дети. Но когда я встречаю ее и говорю: «Знаешь, мать, я завтра еду в Париж. Что-нибудь передать Жан-Пьеру?» – она медленно поводит головой из стороны в сторону, но при этом ее глаза – ее такие выразительные и известные всей нашей стране глаза – наполняются вот такими, как виноград, слезами…

– Раз уж речь зашла о ВГИКе, расскажу еще одну вгиковскую легенду – историю о том, как женщина может одним своим видом влиять на поведение мужчины.

Год эдак 1963-й. Во вгиковской общаге на «Яузе» в комнате № 401 жила следующая компания первокурсников – студентов мастерской профессора Михаила Ильича Ромма: будущий председатель Союза российских кинематографистов Сережа Соловьев, будущий знаменитый драматург и профессор Володя Акимов и режиссеры Валерий Сивак и Ваня Садко. Володька Акимов и Валерка Сивак были два здоровяка-силача, Соловьев уже тогда отличался умом и интеллигентностью, а Ваня Садко был величиной несколько особой. Потому что, с одной стороны, он был чемпион Крыма по боксу, то есть парень физически сильный, ловкий. Но, с другой стороны, более застенчивого и робкого человека земля не рождала. В свои 25 лет он был девственником и женщин боялся, как огня. Во время занятий по режиссуре, когда студенты должны были делать актерские этюды, он не мог прикоснуться к актрисе и, скажем, взять ее за руку – даже если это требовалось по роли.

Конечно, все над ним издевались и всегда пихали его в любовные сцены, а он краснел, бледнел и буквально каменел, когда рядом с ним возникала женщина.

И хотя все из этой компании вышли потом в известные деятели советского кинематографа, тогда они были нищими студентами, которые жили коммуной, варили себе на общей кухне какой-то общий суп, вмеcте ели и пили чай вприглядку. И было у них такое правило. Каждый день назначался очередной дежурный по комнате, который должен был, после того как все поели, пойти на кухню и вымыть посуду. И вот однажды, поев каких-то сосисок, выпив чаю и съев по куску хлеба, эта компания улеглась спать, а дежурный отправился мыть посуду. Дежурным в тот вечер был Ваня Садко.

И тут кому-то пришла в голову идея Ваню разыграть. Они взяли футбольный мяч и одеяло, выложили их на Ванькиной кровати в виде женской фигуры и погасили свет. А надо сказать, что при всей своей застенчивости в женском обществе, Ваня в мужской компании был нормальным парнем и не отказывал себе в удовольствии сказать крепкое слово. Поэтому, когда он с ворохом чистой посуды вошел в темную комнату, то сказал, как мужчина:

– Ой, еп-тать, вы уже спите?!

Ему сказали:

– Тихо, Ваня, не ругайся матом!

Ваня, конечно, спросил:

– А фули?

– Ваня, – говорят ему, – тебе сказали: не ругайся матом, у нас женщина!

– Какая еще на фуй женщина?

– Молчи, идиот! И веди себя прилично. У нас женщина в комнате!

– Да где она, эта женщина?

– Понимаешь, пока ты посуду мыл, с пятого женского этажа пришла пьяная…

А в общежитии, надо сказать, первые четыре этажа действительно занимали мужчины, а пятый этаж – девушки, студентки актерского, киноведческого и экономического факультетов.

– Пришла, – говорят Ване, – какая-то женщина, ну настолько пьяная – мы не знали, что с ней делать. А она увидела твою пустую койку, легла и тут же уснула, мы ее одеялом накрыли.

Тут у Вани случился шок. Он замер с посудой в руках, как в столбняке.

– Ваня, – ему говорят, – ну что ты стоишь? Проходи.

Ваня подошел к столу, аккуратно поставил эту посуду. Она задребезжала. Ваня окаменел. А в комнате, надо заметить, стояли только шкаф, низкий столик и четыре койки без спинок, причем – по моде того времени – это были одни матрацы на кирпичах. И ничего больше, сесть негде. Делалось это с тем тайным умыслом, чтобы гости женского пола сразу приседали «у койку». Ему говорят: «Ванька, садись». Но Ваня не может сесть на свою кровать, в которой женщина лежит. Это просто выше его понимания. Табу. Женщина для него – это существо неземное.

И Ванька, вне себя от переживаний, стал ходить по комнате. На цыпочках. А остальные охламоны катаются под своими одеялами в немой истерике от хохота. И так продолжалось час. Наконец кто-то не выдержал, заржал, и все просто попадали со своих коек от смеха.

Ванька включил свет, подошел к своей койке, сорвал одеяло. «Ах вы суки! гады! сволочи! мерзавцы!» Высказал о них все, что умел. А Володя Акимов встал со своей койки, подошел к столу и говорит:

– Ванька, по-моему, ты посуду плохо вымыл. Смотри, она вся жирная.

Ваня говорит:

– Как жирная? Нормальная посуда.

– А ты проведи пальцем! – И Акимов проводит пальцем по тарелке. – Смотри, у меня на пальце жир. И из этого мы должны завтра есть, что ли? Нет, Вань, мы так не договаривались, ты извини. Когда я мою посуду, у меня все чисто.

– Но там мыла не было!

– Ваня, это уже твои проблемы – есть мыло, нет мыла. Мы едим из чистой посуды. Я, когда дежурю, нахожу мыло и мою как следует, и Валерка моет, и Сережка Соловьев – уж на что интеллигент, а тоже с мылом моет посуду! А ты что – лучше нас, что ли? Иди и перемой.