Мы, конечно, начинаем возмущаться: что это за отношение к нам, старшим советским братьям, где дружба народов?

После обыска нас опять отпускают, и к ночи мы приезжаем в Гдыню, нас поселяют в гостинице старой немецкой постройки. Что интересно – у входа в эту гостиницу стоят два автоматчика, и под окнами ходят автоматчики. Мы изумлены, но поскольку приехали далеко за полночь, отправляемся спать – я и Лугачева в разные, естественно, номера. А утром наш польский «пан директор» приглашает:

– Пойдемте, я вам покажу Сопот и места будущих съемок.

Но наш мосфильмовский директор говорит:

– Нет, у нас есть инструкция: как только съемочная группа приезжает в какой-то город, первым делом мы должны отметиться в нашем консульстве. Это обязательный советский порядок.

Поляк говорит:

– Да зачем вам в консульство? Это же из Гдыни в Гданьск ехать, а потом опять в Сопот возвращаться.

Но наш директор стоит на своем:

– Я – административный руководитель группы, я настаиваю на том, чтобы мы поехали, у нас инструкция.

Короче, едем на своем броневике в Гданьск, в наше консульство. Но только подъехали к зданию, как из консульства на нас начинают орать:

– Убрать машину! Назад! От ворот!

Польский шофер, перетрухав, отгоняет машину за угол, мы выходим, идем к воротам, начинаем жать на звонок, там спрашивают:

– Кто такие? Откуда взялись?

Хотя обычно в наших заграничных консульствах, при всем русском хамстве, разговаривают более-менее цивилизованно. Но здесь идет жесткий допрос из-за решетки:

– Кто? Откуда? Зачем?

Объясняем:

– Мы киногруппа с «Мосфильма», приехали в Сопот на фестиваль, имеем инструкцию отметиться в консульстве.

Заставляют ждать полчаса под этой решеткой, хотя в рабочие часы вход в консульство должен быть совершенно свободный. Наконец говорят:

– Можете войти.

Заходим. Консульство в старинном немецком особняке. Проходим в холл, наш оператор Климов с вечной сигаретой во рту. Но только он делает два шага, как к нему подлетает охранник и грубо выбивает изо рта сигарету. Растирает ее сапогом на полу и уходит с криком «Курить запрещено!». Мы стоим уже в полном недоумении. Тут по широкой мраморной лестнице спускается маленький лысый человечек явно советского вида.

– Здравствуйте, я консул.

Наш директор вынимает паспорта:

– Вот, товарищ консул, нам нужно отметку сделать о нашем прибытии на зарубежную территорию.

Но консул наши паспорта игнорирует, откладывает их на уголок стола, предлагает присесть и спрашивает:

– Ну, как дела в Варшаве?

Мы отвечаем:

– Ну какие могут быть дела? Мы там были один день, с поезда в гостиницу, вот и все наши дела.

Но, чтобы ему не казалось, что мы там только пили и гуляли, белого света не видя, я говорю:

– Ураган там был, с нескольких домов крыши сорвало…

А я действительно смотрел телевизор и, поскольку по-польски немножко понимаю, уразумел, что над Варшавой пронесся ураган. Но консул говорит:

– При чем тут крыши? Я вас спрашиваю о деле. Советская власть есть в Варшаве?

Мы смотрим на него, как на сумасшедшего. Это консульство или психбольница? Сначала охранники орут и чуть ли не бьют оператора по лицу, а теперь советский консул спрашивает нас, есть ли советская власть в столице социалистической Польши? Мы переглянулись и говорим:

– Да вроде есть…

Консул страдальчески произносит:

– А у меня всю связь отрезали.

Мы этой фразы тоже не понимаем. Как можно у консула связь отрезать? И тут Климов говорит:

– Знаете, я хочу пожаловаться на безобразное поведение ваших работников. Я вошел сюда с сигаретой, и вдруг ваш охранник так ее выдернул, что у меня кровь из губы течет.

На что консул говорит:

– И правильно сделал.

Климов опешил:

– Как правильно? Это же хамство! Я не понимаю, мы куда попали? Это концлагерь или советское консульство?

И вдруг консул посмотрел на нас этаким плачущим взглядом и сказал:

– Ребята, тут такая ситуация. Связь нам отрезали, ни на одной бензоколонке капли бензина нет. Ну, я всем нашим дал задание, и за несколько часов до того, как бензин кончился, все схватили из дома канистры, заполнили бензином и свезли в подвал консульства. И мы сидим сейчас на бензиновой бочке. В любую секунду от консульства может остаться только пепелище, а мне же отсюда людей вывозить, агентуру. И бензин нужен.

Мы ничего не понимаем: какую агентуру? Он что, действительно сумасшедший? Сюр какой-то! Мы говорим:

– Знаете, товарищ консул, мы вообще-то на фестиваль приехали.

Он спрашивает:

– На какой фестиваль? Что, здесь еще фестивали проходят?

Лугачева возмущенно говорит:

– А вы что, не знаете? Да я на этом фестивале Гран-при завоевала!

Лучше бы она этого не говорила. Во-первых, консул только поморщился: да когда это было?… А во-вторых, с этим фестивалем в свое время вышел большой скандал. На Сопотском фестивале два конкурса. Конкурс певцов и конкурс песен. Так вот именно на конкурс песен, а не певцов тогда была представлена песня композитора Рычкова и поэта Дербенева «Все могут короли». А Лугачева ее только исполняла. Авторы получили Гран-при, но так как советская власть не выпустила их в Польшу, то на сцене приз отдали Лугачевой. Это выглядело, как если бы на кинофестивале приз за лучший сценарий фильма вручили исполнителю роли. Но она тут же навесила его себе на грудь, а денежный приз с большой помпой передала полякам на благотворительность (за что ей были обещаны гастроли в Польше). Это страшно возмутило Дербенева, ведь и приз и деньги предназначались ему и Рычкову, и он написал гневное письмо в Гостелерадио: «Верните то, что мне принадлежит. У меня нет детей в Польше». Улаживать конфликт пришлось мне. Я вернул Дербеневу деньги и сказал: «Извини, Леня, ты же сам говорил, что эта девушка без тормозов».

Поэтому консул только отмахнулся от ее напоминаний и спросил:

– А сейчас разве тоже фестиваль проходит?

Мы говорим:

– Слушайте, вы на самом деле кто?

– Я – консул.

– Но тогда кто кому должен рассказывать о том, что здесь происходит?

Он говорит:

– Хорошо, я вам расскажу. Гданьск, Сопот и Гдыня – портовые города. Здесь очень сильна проституция. И вот преступники, называющие себя «Солидарностью» захватили власть в городе, подняли антисоветский мятеж, и мы, советские, блокированы в нашем консульстве. По приказу Советского правительства наш Балтфлот встал на рейде Гданьска и направил пушки на все эти города, включая Сопот вмеcте с его сраным фестивалем. Выйти мы отсюда не можем, связи нет, и агентура на контакт не выходит. Информации у меня никакой. Так что доложите мне обстановку. Вы где живете?

– В гостинице. В Гдыне.

– А что это за гостиница? Как называется?

– Да мы не видели, мы приехали ночью. Только заметили там автоматчиков у входа.

– Так… А погромы есть по городу? Витрины разбитые? Что-нибудь такое видели, когда ехали?

– Нет, ничего такого.

– Ладно. В общем, ребята, я вас очень прошу: ежедневно приезжайте и докладывайте, что происходит в городе. Вы надолго сюда?

– На три дня.

– Очень хорошо. Когда поедете домой, я вам дам пакет, заберете. До свидания. – Он быстро пожал нам руки и убежал.

Мы вышли из этого психконсульства, я подзываю директора:

– Если ты сюда хоть ногой…

– Как? – возражает он. – Он же консул, он нам приказал!

– Ага! – говорю. – Он нам в любую секунду прикажет сниматься с якоря, и мы уедем, не отсняв ни одного эпизода? Поэтому сюда больше не приходить, никаких докладов не писать и никаких пакетов не брать.

– Нет, я так не могу, я член партии.

– А как нас обыскивали по дороге, ты помнишь? Нас спецназ возьмет, найдет у тебя этот пакет и расстреляет. Тебя, как члена партии, где хоронить? На Ваганьковском или у Кремлевской стены?

Это, конечно, сработало, он задумался:

– Да, ты прав. Но давай проведем это, как коллективное решение всей группы…