Третий — немецкий юноша, заброшенный на остров тринадцатилетним мальчиком, весь полный жизненных соков и неиспытанных сил. Юноша, не помнивший других женщин, кроме матери, двух теток и сестры, и впервые, в расцвете сил, встретивший чужую, красивую девушку.

Так прошло несколько лет, и все трое почувствовали, что их властно влечет к женскому молодому существу.

Все трое высказали девушке откровенно свои чувства.

Возник роковой вопрос: кого из троих выберет Нина своим мужем?

P. S. Предлагается читателям решить эту психологическую задачу. При этом следует принять во внимание, что Нина — девушка современная, образованная, понимающая жизнь и перевидавшая много людей благодаря путешествиям с погибшим отцом. Надо взять в расчет также национальность, возраст и умственное развитие каждого из островитян.

Кого же, по мнению читателей, избрала Нина своим мужем, и что вообще случилось на острове после появления девушки?

— Да, сударь, вода все прибывает и подвалы нашего министерства наполовину залило, — говорил сторож Жозеф чиновнику Виктору Голуа, явившемуся на службу, несмотря на воскресный день и страшное наводнение. — Ужасное бедствие, сударь, и мы с женою опасаемся, что Сена нанесет визит и нашей квартире в нижнем этаже.

— Переберитесь на время во второй, хотя бы в пустую комнату, которая находится за регистратурой. Если начальник спросит, сошлитесь на меня. Отпускаю вас до утра следующего дня.

— А вы как же, сударь?

— Обо мне не беспокойтесь. Я поработаю часа три в архиве, а потом уйду, заперев входные двери. Ведь у меня, как вам известно, имеются дубликаты ключей.

Виктор Голуа считался образцовым чиновником и пользовался особым доверием. На руках его находился отдел, называемый коротко — «секретным». В трех комнатах архива, совершенно изолированных от остального помещения, были сосредоточены документы, добытые через тайных агентов и содержащие сведения об иностранных державах.

О Голуа начальство говорило:

— Это не человек, а ходячий бюрократический механизм.

Он был холост, не ходил в театр, не имел любовных связей и жил буквально отшельником. Днями просиживал в министерстве и даже в дни, свободные от службы, копался в архиве и делал извлечения из бумаг для доклада министру.

Иногда на улице в душе Голуа при встрече с вызывающим взглядом женщины пробуждались смутные желания, но он их легко прогонял, возвращаясь к обдумыванию донесения агента о германских патриотических ферейнах[3] или о греческой военной лиге…

В министерстве решительно никого не было. Отпущенный сторож удалился на другой конец огромного здания. Голуа отпер тяжелую, обитую железом дверь архива и потом следующую, ведущую в «секретный отдел».

Сюда не долетали никакие звуки жизни и чиновник в полной тишине занялся разбором документов, делая выписки и отметки.

Так прошло около часа. Быть может, там гибнут люди и тщетно молят о помощи, быть может, уже рухнула Эйфелева башня и не удалось отстоять Лувр от наводнения — Голуа нет ни до чего дела, для него во сто раз важнее донесение за № таким-то и справка по делу за № таким-то.

Где-то громыхнула дверь, другая. Голуа вздрогнул и прислушался. Звонкой дробью раздались в пустых комнатах мелкие, торопливые шаги. Приближаются к «секретному отделу». Полуотворенная дверь распахнулась и сейчас же захлопнулась со звоном самозапирающегося замка.

Перед Голуа стояла молоденькая хорошенькая женщина. Левая рука высоко подняла платье, но сапожки и чулки были совершенно мокры и в грязи. Плотно обтянутая, выпуклая грудь быстро поднималась и опускалась от учащенного дыхания. Лицо раскраснелось и пунцовый ротик был полуоткрыт, обнажая полосу влажного перламутра зубов.

— Это ужас что такое! — заговорила она быстро. — Вода хлынула внезапно на улицу, залила магазин, где я была. Я выскочила на тротуар и бежала. А вода гналась за мною по пятам. Это ужас, это ужас! Безопасно ли здесь?

— Сударыня! — сухо ответил Голуа. — Здесь секретное помещение министерства и вход частным лицам безусловно воспрещен. Я сейчас отопру дверь, которую вы захлопнули так неосторожно, и провожу вас к нашему сторожу. Его жена поможет вам в смысле костюма, а Жозеф известит ваших домашних по телефону, если только провод не испорчен.

Голуа стал шарить в жилеточном кармане, потом в пиджаке, в брюках. Руки его заметно дрожали, лицо побледнело…

Ключа нигде не было.

— Что случилось?

— Большое несчастье, сударыня! Я, очевидно, оставил ключ в замке снаружи, а вы захлопнули дверь.

— Позовите сторожа!

— К сожалению, сударыня, отсюда не проведено ни звонков, ни телефона.

— Вот это мило! Не оставаться же мне здесь с вами запертой, быть может, три-четыре часа, пока придут.

— Положение гораздо хуже, сударыня. Вспомните хорошенько, не захлопнули ли вы и предыдущей двери?

— Да, мне все казалось, что за мною кто-то гонится.

— Ну, в таком случае нас может спасти только чудо.

— Как? Что вы сказали?

— Я говорю, сударыня, что время, когда нас отсюда выпустят, совершенно неизвестно. Вся надежда на то, что сторож, которого я, кстати сказать, отпустил до утра, обратит внимание на ключ, торчащий в замке. Но, так как захлопнута и главная дверь, ведущая в архив, от которой ключ у меня в кармане, то Жозеф подумает, конечно, что я ушел, и не будет беспокоиться.

— Но ведь в архив ходят и другие?

— Очень редко. Иногда сюда не заглядывают по неделям.

— Ах, Боже мой! Но постойте, постойте: вас непременно хватятся дома, прибегут сюда…

— Я холост и одинок, сударыня!

— Но на службе? Вы не являетесь, вас будут искать.

— Едва ли. Отсутствие объяснят наводнением. Возможно, что чиновники и совсем перестанут ходить в министерство до спада воды.

— Надо звать, кричать, стучать!

— Бесполезно, сударыня, нас никто не услышит.

Дама закрыла лицо руками. Послышались рыдания.

Голуа не мог бы вспомнить, когда он видел близко плачущую женщину, и женские слезы произвели на него сильнейшее впечатление.

Решительно не зная, чем помочь, чем утешить, он стал гладить ее осторожно по плечам, приговаривая:

— Успокойтесь, сударыня, успокойтесь. Дело как-нибудь уладится. Немножко терпения.

Голуа придумывал слова утешения, но деревянный сухой голос парализовал все его усилия.

— Я вспомнил, что завтра наверняка зайдут в архив по одному важному делу, — сочинил он с места.

Дама встрепенулась, опустила руки, на ее заплаканном лице блеснула надежда.

— Вы не обманываете?

— О, нет, нет! Весь вопрос в том, как вы проведете здесь ночь?

Дама немного подумала и вдруг звонко расхохоталась, по-детски всплескивая руками в черных перчатках.

— Боже мой, как это все смешно и весело! Точно на необитаемом острове!

Голуа было вовсе не весело, но он обрадовался, что кончились эти рыдания, от которых у него самого щипало в горле.

— Ну-с, теперь расположимся как дома. Помогите мне снять жакетку. Так. Положите куда-нибудь. Только не на ваши противные бумаги. Возьмите еще шляпку. Как вас зовут? Виктор? У меня есть кузен Виктор, он служит в алжирских стрелках. А меня зовут Мадлен. Хорошенькое имя? Теперь я от вас потребую огромную услугу. У меня совсем мокрые сапоги и чулки. Вы должны их снять и повесить сушить.

Мадлен села на груду связок деловых бумаг и протянула ноги. И Голуа, высокий, худой, как палка, несгибающийся, должен был стать на колени и первый раз в жизни расстегивать бесконечные пуговки дамских сапожек.

Кое-как он управился с этой трудной работой, постоянно понукаемый Мадлен:

— Скорей, мне холодно, я простужусь!

Оставались чулки, но перед этой задачей Голуа прямо стал в тупик.