3. Ехать туда надо от «Новогиреево» на маршрутке до остановки «Степная».

Поверх всего крупными печатными буквами написано «ПУЭР». Поломав голову, забиваю на это – мало ли чего по пьяни можно написать.

Итого: если я реально свихнулся и на самом деле туда поеду – у меня часа полтора до выхода из дома. Надо что-то решать, но мне приходит в голову мысль, что шесть часов пяти мудренее, иду в кухню и меланхолично делаю бутер с колбасой. Настроение от него, впрочем, поднимается несильно.

В самом деле, кто меня туда тянет? Вспоминаю инетовские сюжеты о православных активистах, которые приходят на всякие художественные акции и разгоняют их. Не к таким ли типам я намылился ехать, а?

Воображение, подпитанное бутером, рисует мрачную картину: угрюмые люди с бородами (и с топорами где-нибудь под косоворотками) сосредоточенно пьют чай с сахарком вприкуску (вот, оказывается, к чему относится слово «ПУЭР» на газете!), размышляя, как бы навешать какому-нибудь очередному нарушителю устоев. Причем стол, за которым они чаевничают, круглый (прямо как у короля Артура), поэтому называется все это «кружок».

– Нет, джентльмены, без такого счастья я как-нибудь проживу! – говорю я почему-то вслух и принимаю волевое решение лишить лютых бородатых людей моего общества. Как-нибудь обойдутся без меня.

Беру телефон и звоню Даше, чтобы вежливо извиниться: дескать, в другой раз непременно, а сейчас я ужасно занят… например, заболел любимый волнистый попугайчик и надо тащить его в больничку. То есть к ветеринару. Главное, не спалиться, а то вдруг она заведет предметный разговор про этих самых попугайчиков, в которых я совсем не шарю… Впрочем, Даша трубу не берет, то же самое повторяется минут через пятнадцать, поэтому проблема остается нерешенной и все более напрягающей.

С другой стороны, если даже туда заявиться, что я там скажу, а?! Я же ничего в их темах не секу и непременно облажаюсь, если будут спрашивать. Скажем, догмат какой-нибудь или что там у них бывает…

На какую-то секунду мне кажется, что это достойная отмазка, чтобы не ехать… Но потом с тоской понимаю, что откосить у меня не получится, как бы я ни старался. Просто потому, что кто-то внутри уже все решил за меня, и упираться бесполезно.

Уныло возвращаюсь в комнату и, проходя мимо зеркала, вижу свое выражение лица, которое вполне можно публиковать в газетах с подписью «Осужденный после оглашения приговора: 15 лет каторжных работ».

Из следующих полутора часов ничего достойного в биографию рок-звезды не впишешь – мою посуду, глажу футболку, ищу по всей квартире чистые носки. Но вот что интересно: чем дальше, тем сильнее радует ощущение, что без меня меня женили, и ничегошеньки от бедняжечки не зависит. Ближе к шести настроение меняется на окончательно наплевательское, а в половине седьмого, уже пританцовывая какую-то джигу-дрыгу, я выпархиваю из квартиры с рюкзаком на плече.

– Главное – не забыть купить пуэр, – говорю я себе вслух и в три быстрых оборота запираю за собой дверь.

– Простите, а вы мне скажете, когда будет «Степная», да? – в очередной раз (и без особого доверия) напоминаю я тетушке, которая сидит в маршрутке рядом со мной.

– Скажу-скажу, еще две остановки – и ваша.

Тетушка, взявшая надо мной шефство, покровительственно кивает и, снова впившись глазами в газету, через секунду забывает обо мне.

Интересно, что она там такое увлекательное читает? Издание – явно желтее некуда, да еще напечатано на какой-то бумаге типа туалетной. Осторожно кошу глазами и заглядываю в газетный разворот. Ну, конечно, все в лучших традициях: статья, от которой не может оторваться моя спутница, увенчана роскошным заголовком: «Милиционер в Мурманске расчленил и съел гея».

В очередной раз восхищаюсь людьми (может, есть какое-нибудь спецсловечко для этой профессии?), придумывающими «сенсационные» заголовки для люмпенов и их лучших половин, вот только политкорректный термин «гей» слегка удивляет – уж больно нетипично для жанра, люмпены могут не понять.

Кстати, в базе «Бухенвальд-банка» среди множества клиентов с дивными именами и фамилиями не последнее место занимает некто Максим Петрович Гей. Я этому Максиму Петровичу всегда сочувствовал: родился мужик в сорок девятом году и большую часть жизни, наверное, прожил, не задумываясь о своей фамилии (да мало ли у кого они странные?!). И вдруг на излете лихих девяностых обнаружил, что не такая уж она непонятная… Причем это могло стать последним ударом для душевного равновесия, расшатанного крушением державы, выводом войск из Германии, раздачей ваучеров и прочими финансовыми пирамидами. Наверняка у него найдется, с чем обратиться к психоаналитику. А еще клиентка по фамилии Попа-Кондря могла бы составить ему компанию…

– Командир, на «Степной» тормозни! – рявкает мужик справа от меня и срывается с места к выходу. Маршрутка в последний момент перестраивается через два ряда, останавливается, и я еле успеваю подхватить рюкзак и выпрыгнуть вслед за мужиком – как парашютист из самолета. При этом краем глаза замечаю, что моя соседка по маршрутке так и не оторвалась от сюжета про судьбу несчастного мурманского гея (не Максима Петровича), так что не надеялся я на нее совершенно правильно.

Приземлившись, оглядываюсь по сторонам. Видимость на побережье Горьковского шоссе порядка двух метров, потому что машины (скорее всего, припозднившиеся субботние дачники) шпарят по обочине, вздымая песок в воздух. Стараясь не угодить под какую-нибудь из них, двигаюсь налево, где угадывается «зебра».

Перейдя шоссе, иду по аллее, которая ведет вглубь поселка. Местность здесь, оказывается, очень симпатичная и зеленая, и я шагаю на расслабончике, глазея по сторонам. В пустом рюкзаке, как одинокий батутист, подпрыгивает упаковка пуэра, купленного около «Перово».

Рядом с большим деревом на корточках сидит девушка, увлеченно фотографирующая что-то на мобилу. Мне становится любопытно, я вглядываюсь в том направлении, куда она целится, и вижу под другим деревом здоровенную белку, которая трескает кусочек хлеба. Из какой-нибудь птичьей кормушки подрезала, что ли? Зверюшка – совсем не рыжая, а серая, но зато более классная и выразительная, чем все модные мультяшные белочки вместе взятые. Лет триста не видел живых белок! Причем, похоже только для меня и девушки с телефоном в этой картине есть что-то необычное: местные, идущие мимо, уделяют хвостатой не больше внимания, чем какой-нибудь вороне, да и белка не думает прятаться от людей. У них тут такой непуганый заповедник, что ли?

Я тоже фоткаю зверюгу на телефон и иду дальше. Метров через двести аллея выводит к деревянной бревенчатой церкви – причем не старинной, а явно построенной недавно. Обогнув церковную ограду, выхожу к одноэтажному домику, тоже деревянному и выкрашенному в красный цвет. Нахожу на крыльце табличку с номером и сверяюсь: если я все правильно записал во время бухого разговора, то именно здесь собирается этот их кружок.

Открываю входную дверь и оказываюсь в коридоре. Очень похоже на поликлинику или библиотеку. В этот момент раздается бурный смех дальше по коридору – значит, мне налево, где просматривается комната типа школьного класса.

Точнее, это класс и есть, только парты стоят посередине, сдвинутые вместе. Получается как бы один большой стол. В углу какие-то иконы, в которых я не разбираюсь. Всего в классе, наверное, человек десять: пара-тройка мутных джентльменов (без косовороток и топоров) сидят за столом, а несколько девчонок кучкуются около доски, которая, как и полагается, вся исписана мелом. Значит, это они только что угорали.

– Где ты достаешь такие шикарные юбки?!

– Катя, ты сама шьешь?

– Нет, конечно! Сама я так никогда не сумею, – краснеет мадемуазель, которую расхваливают подруги. Юбка у нее действительно метет пол. Хотя не знаю, что в ней такого красивого.

– Тогда где такие растут? На каких деревьях? Я сама бы в таких с удовольствием ходила!

– Особенно зимой!