– Странный ты, еще и хам. Ладно, поехали в город.

Крахмалов поплелся к воротам, куда медленно стекались и все остальные полицейские. Пошел и Сенцов.

«Почему Аркадич вас с Артемом выбрал?..». Хороший вопрос. Было время, и Платон им задавался. Еще во время работы в районном отделе он видел мастеров сыска, строящих логические цепочки не хуже выдуманного Шерлока Холмса. А пригрел Додукаев двоих, ничем тогда не выделявшихся юнцов. Это было загадкой для любого, кто фактически не занимался сыском. А ответ прост – чутье. И Платон, и Артем, и почти все парни из их отдела, да и вообще множество оперов города обладали этим странным явлением – чутьем…

Они со Светой ехали по шоссе в город, влившись в небольшую колонну траурных машин. Туман рассеялся, впереди начали маячить темные силуэты. Вдоль дороги летели лесопосадки, прерываемые разморенными просеками, а меж деревьев мелькали белые дачные домики. Платон вел машину почти на автопилоте, следя за задом артеминой «тойоты». Сидевшая рядом Света уперла локоть в дверцу, и устало положила голову на ладонь.

– Я буду занят несколько недель, – проговорил Платон.

– Что-то серьезное? – Света даже головы не подняла.

– Нет, наверное, ничего. Пустышка.

– Ты взял то дело дяди Игоря?

– Эээ… ну, да, – он глянул на жену, а она на него. – Артем рассказал?

– Платош, просто я тебя знаю. Зачем оно тебе? План же срежется.

– Не срежется. Папа с «куста» не снял, так что еще и по левакам тянуть буду.

– По ночам?

– Да, скорее всего.

По салону прокатился судорожный женский вздох:

– Только давай ты не будешь лезть на рожон, хорошо?

Темные силуэты, все время маячившие впереди, начали выливаться в очертания машин.

– Да некуда там лезть. Мне кажется, что нихрена это дело не отработаю. Почитал отчеты, поговорил с народом, и там полный мрак…

Они почти доехали до колонны тяжелых машин и оба замолчали. Впереди тянулись грузовики цвета хаки с крытыми брезентом кузовами. Показались выглядывающие из их темных проемов хмурые солдаты. Проехали первый «Урал». За ним пролетел второй, третий, четвертый. БТР новой модели. В проеме между машинами мелькнул офицер.

– Платош, что это?

– Не знаю.

А мимо все неслись и неслись новые машины, БТРы. Вот на мгновение показался «Урал» со стационарной зениткой. А за ним танк. Армейская колонна замкнулась головным джипом.

– Неужели их введут в город… – прошептала Света через некоторое время.

– Нет, что ты. Это ж наши десантники, с областной части. На учения выгнали, наверное.

– С чего ты взял, что это десантники? Я эмблем не заметила.

– Да просто нет у нас поблизости никого. Десантники да суворовцы. Сколько раз я такие колонны видел. Стоят в боевой готовности на обочине пару суток, а потом отбой тревоги. Их постоянно так дергают. Ничего особенного.

Света кивнула и уставилась в окно, не желая продолжать тему. Платону оставалось только вести машину дальше. Жену он, конечно же, не успокоил, да и сам начал испытывать легкое чувство неуверенности. Учения армии в любой момент могут стать боевой операцией.

Траурная процессия въезжала в пределы города, огибая первые многоэтажки. Посыпал мелкий снег, а на душе заскребли кошки. Этот вечер обещал быть дрянным, но спокойным. Платон глубоко вдохнул и выдохнул – пережить и забыть, кого бы сегодня ни хоронили…

Ему снилась белая мгла, стылый ветер, несущий куда-то жесткий и колючий снег. Сквозь вьюгу пробирались люди, укутанные в шкуры. Медленно, постоянно проваливаясь по колено в снег. Их было девять. Первый двигался с огромным шестом в руках, все время прощупывал сугробы впереди. Бывало, что кто-то из идущих проваливался по пояс и его начинали вытаскивать. Вот вожак с шестом остановился и огляделся. Он услышал что-то в окружавшей его белой пустоте. За ним насторожились остальные.

Вожак дал сигнал, и его спутники быстро достали из-за пазух мечи и топоры, сбились в кучу. Они вглядывались во мглу дня, дрожа от холода и страха, но ничего не видели. Однако вожак знал, что там, за завесой снега таилось нечто. И это нечто быстро приближалось. Мгновение, и размытый силуэт мелькнул где-то в отдалении. Еще мгновение – силуэт уже с другой стороны, ближе. Сквозь пелену сна пронесся крик восьми напуганных глоток. Силуэтов тем временем стало уже три. Они окружили людей, готовые наброситься. Тогда вожак сунул руку за пазуху…

Силуэты разом рванули…

Вожак вытащил сверток…

Из-за плотных туч выглянуло солнце, засеребрив мчавшую на ветру снежную крошку. Платон шел по разбитой дороге к многоэтажному дому, все еще вглядываясь в каждый встречный куст. Полтора часа блуждания по пустырю за домом ни к чему не привели, разве что он замерз и промочил ботинки. Опер вот уже третий день мотался по городу, пытаясь собрать информацию об убитом. Общался с родней, коллегами, договаривался с областными врачами. Даже в Областную Психиатрическую Больницу имени Снежневского съездил, попросить копию психологического анализа убийцы, с которым так носились звездные следаки из опергруппы. Поначалу ему казалось, что вот-вот и всплывет нюанс, деталь которая выведет на подсказку. И это чувство не покидало до сих пор, даже когда третий день оставил больше вопросов, чем ответов.

Убитый, этот Шпагов, оказался заурядным гражданином, неинтересным даже уличной собаке. По словам немногочисленной родни, которую удалось найти, – бывшая жена, тетка да брат, – Шпагов был спокойным, мирным, недалеким мужчиной, который сорок с лишним лет своей жизни провел тихо и бесполезно. Был прост, непритязателен в быту, что некогда нравилось его жене. Не участвовал в общественной жизни и, можно сказать, не имел личной. Пахал рабочим в литейном цеху, но даже там ничем не выделился, кроме пьянства, что совсем не редкость среди заводского люда. Другие рабочие и мастера никогда не слышали от Шпагова недовольства или разговоров на повышенных тонах. Он вообще редко заговаривал в курилках, предпочитая слушать, о чем судачат мужики. Шпагов даже не бил планы, будучи примерным исполнителем.

А вот по словам соседей, Шпагов периодически уходил в запой, стабильно шатаясь за водкой. И этого не знали ни родные, ни на заводе. Любознательная бабка, жившая над Шпаговым, объясняла это поразительным умением казаться трезвым, будучи пьяным в стельку. Но, как и другие соседи ничего не слышала, ничего не видела, ничего не подозревала, в том числе и во время убийства. Умелый алкоголик умер в полной тишине. Местные мальчишки рассказали, что раз видели, как он брел по пустырю домой, но не со стороны дач, а оттуда, где ничего никогда не было. Обычный пустырь, тянувшийся на километры до кромки леса. Вот и Платон пошел посмотреть, что да как.

Ничего и никак. Границу города условно обозначали панельные дома, в одном из которых жил и убитый. За домами – расхлябаная объездная дорога и огромный серовато-бурый пустырь. Где-то левее, за мелкой лесопосадкой торчали кости заброшенных дач. Еще дальше гремело столичное шоссе. За пустырем виднелась верхушка леса. Густого, широкого. Чтобы дойти до него и вернуться, нужно часов шесть-семь. И вот где-то между этим лесом, дачами и пограничными домами болтался накануне смерти Шпагов. Пацанва не сказала когда именно его видела, и если похождения убитого выпадали на выходные, то он мог добраться и до леса.

Протопав примерно два километра по сплошной грязи, Платон наткнулся только на гниющие останки рыжего кота. Побродив кругом, поглазев на широкую русскую душу в образе пустыря, леса, величественного неба, он похлюпал назад. Столько времени ни на что.

У торца дома завибрировал телефон. Это звонил Никита Курамшин – лейтенантик, второй год работавший в отделе. Парень толковый, имел нюх, быстро учился.

– Платон, привет. Не занят? – прозвучал в трубке его хрипловатый голос.

– Здорово, Никит. Считай, что нет.

– Отлично. Нам тут Папа намекнул, что ты на особом деле сидишь, но что в случае чего можно дернуть. Это так?