Кабинет, который обычно занимал дежурный опер, так хитро располагался, что не сразу заметишь – проем в конце длинного коридора и узкая дверь, ведущая в тихую комнатку. В иные спокойные сутки опера уходили сюда, как на отдых. Могли даже не покидать этого закутка, весь день занимаясь своими делами, или просто сопеть в подушку. Платон привычно хлопнул ладонью по двери и потом схватился за ручку, не дожидаясь ответа. Спартак корпел над какими-то бумаги, скрипел ручкой, даже не притрагиваясь к включенному ноутбуку. Вошедших он сначала опасливо оглядел, и только затем поприветствовал, привстав и легко пожав руки. Платон уселся на единственный свободный стул, Никита встал за ним, держа под руку Лену. Девушка насупилась, делая вид, будто ей все равно и руку ее не стискивает мозолистая лапища полицейского. Повисла тишина, нарушаемая только упористым скрежетом ручки по бумаге. Спартак дописал, перевел дух и аккуратно, но быстро поставил роспись. Не свою.

Вот теперь можно выдохнуть спокойно. Фатрутдинов оглядел листы, подпись и уставился на Платона поверх бумаг.

– Ну, привет, товарищ майор, – довольно прогудел он.

– И тебе привет, майор, – расплылся в улыбке старший опер.

Старые товарищи по новой обменялись рукопожатиями, на этот раз крепкими, основательными. Платон кивнул на бумаги:

– Ну, прям как раньше.

– Да тут надо решить одну проблему с местными, а то огребем потом гемора, – спокойно ответил Спартак, однако листы со стола убрал. – Смотрю, вы нам привели гражданочку Барзюкину. Здорово, Лен. Никак не уймешься, а?

Девушка отвела заплаканные глаза.

– Мы ее из сто пятой вытащили, по Металлургам двенадцать.

– Знаю, видел баранов оттуда. Минут десять назад привезли, – дежурный как бы случайно промахнул взглядом по присутствующим, задержавшись на руках Никиты. – Зачем так Борю отделали? Он не говорит, а свистит как жопа.

– Для порядка, чтоб место знал.

– А чего других тогда не тронули?

– Ну как же, нарка тоже прессанули.

– А, так это он от вас такой убитый, – Спартак откинулся на спинку кресла.

– Убитым он был до нас, а я только подправил состояние.

– А Борю?

Платон помолчал, потом повернулся к младшему оперу:

– Никит, иди с бумагами пока разберись, а ты, Лен, жди, когда вызовем. Давайте, двигайте. – Когда дверь закрылась, обратился уже к Спартаку. – Это Никита по зубам Борису настучал, в горячке. Этот мудак за вилку схватился.

– Боря?

– Боря, Боря. Пошли вы, говорит, на хрен, и за вилку. Мы его стволами пугнули, он очухался и сам к стене встал. Ну, Никита ему рожу-то и расквасил. Я уж говорить не стал, чтобы бил не по лицу, все же вилка…

– Это еще доказать надо.

– А вот для этого Лену и привезли. Они ее походу драли все три дня, так что нужно бабу по сто тридцать первой крутить. Если в отказ пойдет, то Бориса по двести тринадцатой надо вести, иначе на Никиту шакалы налетят. Я Ленку в машине качнул по мелочи, мол, она шалава. Имей ввиду – может сначала взъерепениться.

– Ну да, значит, будем качать, это дело несложное, – пробурчал Спартак, записывая что-то в личный блокнот. – И эти два барана, Дима с Борей, уже в печенках сидят, так что их раскрутить – милое дело. Сейчас бумажки заполните, принесете. И ты в следующий раз орла своего учи, чтобы не по лицу бил.

– Ага, – кивнул Платон, доставая смартфон. – Еще одно – такое видел когда-нибудь? – показал дежурному недавно сделанные фото.

Спартак застыл. Казалось, он даже не дышал, пока вглядывался в экран смартфона. Потом полез в ящики стола.

– Мы тут собирали недавно…

И кинул перед Платоном папку. Старший опер раскрыл ее, начал внимательно рассматривать отпечатанные на цветном принтере фотографии уже других спиралей. Их было семь. Все разного диаметра, почерка. Одни аккуратно выведены на стенах черной краской, образовывали огромный диаметр, другие шли ломанными углами, третьи вообще все потекли и символы в них угадывались смутно. Но все семь образовывали четкий одинаковый знак – спираль, голова змеи, звезда в центре.

– А теперь рассказывай, почему сейчас спросил меня о том же, о чем и Игорь Аркадьевич Додукаев три недели назад, – проскрежетал Спартак.

Платон поднял взгляд и наткнулся на каменное лицо товарища…

Он видел сон странниках, заплутавших в морозной мгле. Видел, как люди жмутся друг к другу. Они ощерились мечами и топорами на безумствующий холод и орали. Орали так, словно хотели перекричать природу. Только один из них с презрительным молчанием следил за рокочущей бурей. Он видел тех огромных жутких стражей, что явиться из дремучих кошмаров. Они кружили, подбирались все ближе. Этот бесстрашный человек видел их горящие торжеством глаза и готовился действовать, иначе его подопечные погибнут. Он ждал момент…

Силуэты рванули сквозь снег …

Бесстрашный человек запустил руку за пазуху и достал сверток. Силуэты замешкались, но тут же ринулись с новой силой. И тогда человек рванул полотнище, обнажив алое сияние камня…

Будильник разорвал сон на множество невнятных образов. Платон привычным движением выключил аппарат, затем осторожно поднялся. Он просидел еще пару минут, приходя в сознание, прислушиваясь к вою ветра и ровному дыханию жены. За окном в свете еще горевшего фонаря шарахалась снежная крошка. Тянуло холодом рано начавшейся зимы.

Платон повернулся к жене, легонько погладил ее по плечу, чтобы Света ничего не заметила. Пусть спит, ей нужно.

День майора полиции начинался в пять часов утра, по крайней мере, когда он возвращался домой не очень поздно. Первым делом – возня в туалете и ванной, иногда легкий душ, если намечалось много работы. Затем обязательная зарядка в подсобке, которую он в свое время отвоевал у Светы с ее мамой. Правда, там и воевать-то не за что – считай, крупный чулан, куда обычно запихивают всякую рухлядь, выкинуть которую жалко, а видеть не хочется. Но Платону хватало, тем более что для зарядки ему достаточно всего шведской стенки с турником, да пары гантелей. После зарядки – плотный завтрак, приготовленный Светой еще с вечера. А дальше, если оставалось время, он читал новостные сводки на планшете.

Из коридора раздалось ленивое шарканье по паркету. Жена давно привыкла к пятичасовому будильнику и кряхтениям Платона по утрам, чтобы не просыпаться, но все равно иногда вставала часов в семь. Еще сонная, со свежими рубцами от подушки на щеках, она выходила на кухню, желала доброго утра и выпивала обязательный стакан воды, после чего удалялась в туалет. В этот раз она чуть подзадержалась у холодильника, что-то там высматривая, и Платон успел полюбоваться ее фигурой, растрепанными волосами, как ладно на ней сидит сорочка, аккуратно спадающая с уже округлившегося животика.

– Купи молока, почти кончилось, – пробурчала она и зашлепала в туалет.

Платон допил кофе, пролистав новости на планшете, и пошел собираться. Обуваясь, он замер с ботинком в руках, прислушался к манящему плеску горячей воды. Вот вода перестала, и Света вышла, улыбнулась ему.

– Пару дней буду бегать, возможно, ночью, так что меня не жди. Ложись спать, – улыбаясь в ответ, сказал он.

Не спеша напялил ботинок, потоптался перед дверью.

– Ну, все, пока. Люблю тебя, – вздохнул Платон, отперев дверь.

– И я тебя, – ответила сонным голосом жена.

Он кивнул, поцеловал ее в лоб и начал быстро спускаться по лестнице.

– Будь внимательнее, – бросила Света вдогонку, на что Платон угукнул.

Только будучи на пролете между третьим и вторым этажами он услышал хлопок двери.

Знал Платон, почему Света иногда встает в семь, хоть на работу ей к десяти. В человеке всегда кипит самое обыкновенное желание не терять того, что у него есть. Каждый раз Свете хочется видеть мужа, ведь ей кажется, что этот раз будет последним. Платон вспоминал, как их познакомили на дне рождения у общего друга, ныне уехавшего в другой город. Помнил, как они казались неподходящей парой. Ей тогда украдкой говорили: «посмотри, на каблуки становишься и уже вровень с ним…»