Даже теперь, когда жизнь Алекса внезапно пошла на лад, Слава, удивляясь себе, завидовал Александру Климентовичу как-то по-доброму, а потому болтал о том без умолку:

– А правда ли, что и в наше время приключаются настоящие погони за бандитами?

– Не всегда непременно за бандитами, но бывает, приключаются…

– Прямо со стрельбой?

– На улицах, Слава, после новых законов особо не постреляешь, хотя до увольнения мне и случалось…

– А где?

– У Екатерингофа, напротив старой гильдии мотористов. Там сейчас как раз монорельс этот новомодный строят… Но вот на трактах и в наше время применять оружие иногда приходится.

– И вот прямо на сотне вёрстмиль в час?

– На тракте иногда и быстрее едешь, если преследование… Но это ведь не каждый день, слава Богу. Раз в год бывает, да и то…

– Эх, вот занялся бы я в своё время гимнастикой какой-нибудь вместо того, чтобы таскать мешки эти окаянные!

– Спортивная подготовка, Слава, в нашем деле не главное, – Александр Климентович деликатно отстранил от собеседника бутыль «Сигарного солоду», которую сам при начале вечера на радостях и заказал.

– Но ведь расследования! Оружие! Погони! Работа под прикрытием! Это не за бумажками штаны протирать…

– Гражданское оружие и Вам, друг мой, купить никто не возбраняет. А в армейском, поверьте мне, радости куда меньше, чем кажется. Не говоря уж про расследования. И тем более погони. Но без бумажек, уверяю Вас, ни в каком разе и там не обходится.

– Но по-всякому эта работа для настоящего мужчины!

– Вы полагаете? – Алекс улыбнулся, вспоминая некоторых своих сослуживцев.

– А то! Будь у меня хоть один шанс в настоящем деле – я бы показал себя! Не то, что в конторе… Я ведь ого-го, на самом-то деле!

– Будь моя воля, Слава, я бы оградил и Вас, и всякого штатского от любой потребности в общении с уголовным элементом… В том, собственно, моя работа и состоит. Снова, – не без скрытого самодовольства улыбнулся Велецкий при мысли о любимой и, чего греха таить, щедро оплачиваемой согражданами работе.

– А как же настоящая служба! Штатский-не штатский, а всякий должен быть готов в строй встать. «За царя, за Родину, за веру!»

– Друг мой, всеобщий призыв уже третий год отменили, – почти по-отечески улыбнулся Велецкий. – Неужто вы панель не смотрите?

– При чём здесь панель? – насупился Слава. – При чём здесь призыв? Я, может, не плоше Вас… ну, в глубине души… и тоже хочу настоящую пользу приносить! В настоящем деле!

На том и условились: как только Слава будет полезен в каком-нибудь «настоящем деле», майор Велецкий непременно его позовёт. Разумеется, майор более всего надеялся на то, что с непривычки Слава даже после неплохого виски будет-таки мучаться в понедельник главоболием, каковое есть лучшее средство от глупых идей. Ровно так оно и получилось, а потому утром среды Слава был безмерно удивлён, услышав в своём рабочем телефоне знакомый голос с коротким вопросом: «Друг мой Ростислав, Вы не передумали участвовать в расследовании?».

Слава уходил с работы в этот день пунктуально, но не без внутреннего трепета. Может быть, лучше сказаться Велецкому больным? Или занятым до позднего часа? Мало ли какой заморский концерн открылся в столице и срочно, срочно требует новых кадров! С другой стороны, авантюрная часть его натуры – маленькая, потаённая до времени и оттого пугающая теперь – требовала узнать по крайней мере то, в чём заключается дело. Ведь не мог же Слава понадобиться для заурядного крючкотворства в Охранке!

Дело сразу же показалось ему простым и захватывающим одновременно: Велецкий решил прикрыть лавочку рассыльных, торговавших чуть не по всей Выборгской то ли морфином, то ли ещё чем похуже. Александр Климентович рассказывал страшные вещи о том, что дурманщики обхаживают тысячу с лишним человек. «Завирает», – лениво думал Слава, с чувством гоняя чаи у Велецкого в домашней столовой, обставленной без излишеств, но со вкусом. У самого Славы столовой дома, понятное дело, отродясь не водилось, зато водилась супруга и двое малолетков – а оттого ужинали у Алекса. Приходящая кухарка уже откланялась, снабдив мужчин горячими кушаниями и чаем, а потому можно было секретничать, не опасаясь чьих бы то ни было посторонних ушей.

– Неужто действительно наркотические вещества?

– Наркотические и определённо запрещённые. За них несчастные любые деньги выложить готовы…

– Бедняги… – вздохнул Слава.

После смерти отца он по молодости лет сам едва не стал морфинистом. Но суровое внушение и тяжёлая рука супруги оказались и тогда действенным средством от душевной нестабильности.

– Так что, друг мой Ростислав, – продолжал Алекс, – это расследование выходит делом не только служебным, но и общественным. То есть самой настоящей службой по всем статьям. Как раз такой, которой тебе и хотелось.

– Но, я… Как я-то тебе могу в нём пригодиться?

– По всему получается, Слава, что порошок этот им доставляют в газетах рассыльные. В тех газетах, которые не по подписке, а за наличный расчёт, ясное дело…

– Зачем же рассыльным этим мараться? А уж если поймают, так на поселениях куковать лет десять, это как пить дать!

– Рассыльные – народ небогатый. Ни квалификации, ни опыта, ни даже особого усердия там не нужно – но и платят соответственно. Разве туда не те идут, кого больше никуда не берут? Без гражданского пособия они бы и вовсе концы с концами не сводили. Да и сейчас… Вот и ищут, где подзаработать. Некоторые ничем не гнушаются. Моральные аспекты на голодный желудок – так себе мотивация.

Про голодный желудок Слава знал не понаслышке, хотя и успел порядком подзабыть. Но майорскому неверию в людей всё одно удивлялся.

– И где же они таких набирают по-Вашему, Александр Климентович? И, опять-таки, как я-то здесь могу помочь?

– А вот это и есть самый интересный вопрос! Я полагаю, что именно через вас торговцы дурманом и находят рассыльных.

– Окститесь! Я, Ваше высокоблагородие, ни в жизнь свою…

– Полно, Слава, полно, я же не Вас лично имею в виду! Но ваше достопочтенное агентство, которому и сам, известно, обязан несколькими временными заработками. Вы ведь Выборгскую сторону обслуживаете?

– Д-да…

– Рассыльных на газеты туда подбираете?

– Не без этого…

– Вполне может статься, что это и не ваши, а кто-то из конкурентов. Хотя, насколько я могу судить, все крупные газеты на Выборгскую рассыльных нанимают именно через Вашу контору. В любом случае, кто как не Вы сможет помочь мне при начале этого расследования?

– Ох… Я рад, конечно, стараться… Но только каким образом?

– Самым непосредственным. Вы мне предоставите данные обо всех разносчиках газет, рекрутированных за последние полгода при посредничестве вашего агентства.

– Но ведь это ж… Это ж личные сведения так-то… Персональные данные, вот! Их и мне-то смотреть вполглаза можно, не в обиду будь сказано, а Вам – и того меньше…

– Ну а если и я тоже взгляну так, вполглаза?

Условились после недолгих пререканий на том, что Слава скопирует для давнего приятеля все анкеты рассыльных, хоть раз отправленных с газетами на Выборгскую, Алекс просмотрит их все в Славином присутствии, а после вот здесь же, прямо в этой столовой, кинет в камин. Да так, чтобы Слава видел.

«Ты отыщешь в жизни пользу. Настоящую. Обязательно», – говорил Славе отец, умирая в далёком 1957-м. Вернувшийся за двенадцать лет до того с настоящего и страшного фронта, Лев Осипович Никитин как-то сразу оказался чужим в этом уютном мире. Этот, петроградский, мир не знал войны уже целый век, с самой Крымской кампании.

Нет, о войнах обыватели слышали и в XX веке. Но бои неизменно случались где-то далеко – то на Дунае, а то всё больше на Востоке, на берегах неспокойного Тихого океана. Петроградскому жителю, положа руку на сердце, не было до них дела. Здесь вели свои щелкопёрские сражения журналисты разных газет, а с недавних пор ещё и телеканалов. Здесь воевали и мирились депутаты левых и правых партий, стремясь отхватить себе побольше влияния в Думе. Здесь открывались, разорялись и снова открывались маленькие лавочки и огромные мануфактуры. Но обыватели шли изо дня в день по своим делам – кто в контору, а кто в клуб – и не уделяли они такого уж большого внимания ни щелкопёрам, ни выборным, ни купцам.