Он, естественно, попытался оправдаться перед ней, но она не стала слушать – побежала прочь. Тогда родолфу принялся оправдываться перед Селминьей:

— Ты не обращай внимания на то, что она туг наговорила. Я люблю тебя! А за Женезией я немного приволокнулся, чтобы попользоваться её деньгами. Ты же знаешь, я на мели, мне нужно было расплатиться с Розой…

Селминья прервала его увесистой пощёчиной и тоже пошла прочь. Её надежды на счастливую любовь и замужество рухнули окончательно.

А Женезия в это время уже добежала до своего дома, где её опять подкарауливал Эзекиел. Увидев её заплаканное лицо, он сразу же предложил ей свою помощо" кто-то обидм? Сип кто* Я с ним поквитаюсь!

— Уйди с дороги! — гневно бросила ему Женезия и тут же споткнулась на ровном месте.

Эзекиел мгновенно подхватил её под руку, а она истерично закричала:

— Убери руку! Меня тошнит, когда ты ко мне прикасаешься. Я не желаю тебя видеть! Ты наверняка такой же подлец, как и тот, другой. Вам всем подавай денег в долг. Все вы, мужчины, одинаковы. Все подлецы!

— Денег в долг?… — недоумённо произнёс Эзекиел, глядя вслед убегающей Женезии. Вероятно, она имела в виду Родолфу. И если это так, то он действительно подлец. «Ну, ничего, ему придётся иметь дело со мной, и он своё получит! Я поквитаюсь с ним за тебя, Женезия! Завтра же, во время карточной игры!»

Планы Августы на выгодную женитьбу сына безнадёжно провалились. Женезия дала ему от ворот поворот, а кроме того, он ещё и окончательно лишился работы. Роза уволила его за то, что он опять позволил Эзекиелу крупно выиграть и унести с собой весь игровой фонд заведения. Родолфу снова предстояло выплатить Розе огромный долг, но Августе он об этом не сказал – она и без того болезненно переживала своё фиаско.

Однако горевать ей пришлось не долго. Надежда на чужое богатство, с помощью которого можно было бы поправить финансовое положение семьи, вновь замаячила перед Августой, поскольку Ливия согласилась выйти замуж за Алешандре.

Произошло это неожиданно для всех, и прежде всего для самой Ливии, но только не для Алешандре. Он планомерно подводил её к этому решению, действуя в тандеме с Эсмералдой, и наконец, добился желаемого результата. Действовал он предельно просто: всегда говорил своей сообщнице, куда намерен повезти Ливию, а Эсмералде оставалось только появиться в этом же месте вдвоём с Гумой.

Ливия и Гума возмущались, не догадываясь, что выражают свою реакцию одними и теми же словами:

— Какая наглость? Они нарочно лезут мне на глаза, чтобы подразнить?

Алешандре сразу же предлагал Ливии уйти в другое место, с чем она не соглашалась, не желая выглядеть уязвлённой в глазах Гумы и Эсмералды. Этот же трюк Эсмералда проделывала и с Гумой, который тоже не хотел отступать перед Алешандре и Ливией.

Эта игра на нервах у двух влюблённых продолжалась больше месяца, а закончилась в знаменитом ресторане Элиаса на Берегу Любви. Эсмералда привела туда Гуму заранее и успела хорошенько его подпоить, прежде чем там появилась Ливия в сопровождении Алешандре и Леонтины. Гуме было невмоготу видеть, как Алешандре галантно ухаживает за дамами, предлагая им самые изысканные и дорогостоящие блюда, обозначенные в меню. Гуме вообще этот ресторан был не по корману, он повёл сюда Эсмералду, только уступив её настойчивым просьбам, и денег у него хватило на весьма скромный ужин. А этот папенькин сынок запросто швыряется деньгами и – самое ужасное – Ливия принимает это как должное, с нескрываемым удовольствием поглощая предложенные ей деликатесы.

Гума не понимал, что Ливии на самом деле не лез кусок в горло, и она только делала вид, будто наслаждается едой и прекрасными винами. Зато Эсмералда это хорошо понимала и, дождавшись, когда раздражение Гумы достигло максимума, сказала, нежно погладив его по руке:

— Не расстраивайся, любимый. Пусть жируют! Они пришла сюда объедаться, а мы – целоваться! Не так ли? Те, кому хорошо вдвоём, вообще не обращают внимания на еду, потому что никакие деликатесы не могут сравниться с любовью. Давай покажем этим зажравшимся богачам, что есть вещи поважнее и поприятнее, чем тугой кошелёк и чревоугодие. Обними меня и поцелуй!

Не дав Гуме опомниться, она сама обхватила его за шею и поцеловала в губы. А он не посмел оттолкнуть её в присутствии Ливии и Алешандре.

После этого Ливия и согласилась стать женой Алешандре. Она честно сказала ему, что надеется, таким образом, вырвать из своего сердца любовь к Гуме, и Алешандре это нисколько не смутило.

Они объявили о своей помолвке родственникам Ливии. Августа пришла в восторг от такого поворота событий, Леонтина и Освалду восприняли это сообщение сдержанно, понимая, что Ливия не будет счастлива в браке.

По дороге из дома невесты Алешандре сообщил о долгожданном событии Эсмералде, а та не замедлила доложить обо всём Гуме, попытавшись извлечь максимальную выгоду из этой ситуации.

— Давай тоже поженимся, в отместку им! – предложила она, однако Гума на сей раз проявил трезвомыслие и не поддался на провокацию, сказав, что он ещё не готов к женитьбе.

К известию о помолвке сына родители Алешандре отнеслись без всегдашнего единодушия. Феликс порадовался за сына, который доказал, что умеет добиваться своей цели. Адма же высказала решительное возражение, заявив, что после связи с рыбаком Ливия не годится ей в невестки.

— А причём тут ты? Я выбираю жену для себя! – резко ответил ей Алешандре. – Заметь, я не спрашивал твоего разрешения на брак, а просто поставил тебя перед фактом. Чтобы жениться на Ливии, мне будет достаточно и отцовского благословления!

Грубость Алешандре послужила толчком для очередного нервного срыва, которые в последнее время случались у Адмы всё чаще из-за того, что она утратила своё всегдашнее влияние на Феликса. Он больше не обсуждал с ней проблемы, возникавшие в ходе избирательной кампании, не спрашивал её совета, не делился своими планами. Он даже не прикасался к Адме в постели! Возвращался из борделя и нагло засыпал, повернувшись к ней спиной! В лучшем случае бормотал что-то об усталости, вызванной перенапряжением на работе.

Адма лютовала в бессильной злобе, и единственным её собеседником в те дни был Эриберту, с которым она могла позволить себе откровенные высказывания, хоть немного облегчавшие ей жизнь. Она возмущалась неблагодарностью Феликса и в порыве гнева желала ему всяческих несчастий, с которыми он не смог бы справиться без её помощи.

— Я иногда жалею, что отправила на тот свет отпрыска Бартоломеу, — сказала она однажды. – Если бы мечта Ондины исполнилась, и этот ублюдок появился здесь, чтобы отобрать у нас дом и половину состояния, вот тогда бы я точно понадобилась Феликсу! Но что об этом говорить, если мы оба знаем, что ты сам утопил того младенца!

Желая подать Адме хоть какую-то надежду, Эриберту решился открыть ей то, о чём умалчивал долгие годы. Он рассказал, как Арлете перед смертью истово молила Еманжу, чтобы та спасла её сына, как потом налетела буря и унесла корзинку с ребёнком в открытое море.

Эриберту полагал, что в изменившихся условиях Адма воспримет это запоздалое признание благосклонно, однако он ошибся. Адма стала проклинать его за все грехи сразу – и за то, что скрыл от неё правду, и за то, что не догнал корзинку с ребёнком.

— Идиот! Мерзавец! Если бы ты признался вовремя, мы бы прочесали всё побережье, нашли бы того ребёнка и сумели бы замести следы. А что теперь? Если кто-то выловил ту проклятую корзинку, то он мог видеть, как ты убил Арлете, и рассказать это подросшему ублюдку! В этом случае отпрыск Бартоломеу придёт к нам не только за наследством – он обвинит нас в убийстве его матери! Всё всплывёт наружу, и тогда Феликс окончательно от меня отвернётся!

Адма так разбушевалась, что её крик стал слышен во всём доме, и Ондина поспешила занять удобную позицию для подслушивания. Но узнать ей удалось немного. Она встала за дверью слишком поздно и даже не услышала, как Эриберту уверил Адму, что в открытом море под палящим солнцем не смог бы выжить даже взрослый, не говоря уже о беспомощном младенце. Зато Ондина отчётливо услышала, как Адма сказала: