Верен только усмехнулся — Такко говорил почти то же самое.

— Достанешь ещё рыжей краски, когда барон уедет на поля? — спросил Кайлен.

— Ясное дело, достану, — ухмыльнулся Верен. — Баронесса-то ругаться не будет.

Весь месяц, пока барон пропадал на пастбищах, они стреляли по чучелу с рыжей шевелюрой. Луковая шелуха, ржавчина и отвар яблоневой коры превосходно покрасили солому, а старую дерюгу нетрудно было прихватить так, чтобы вышло нечто вроде рубахи с намалеванным на груди оленем. Жаль, с возвращением барона забаву прекратили.

— Хорошо бы Шейн заявился на праздник, — проговорил Верен. — На Перелом был, на Зимнюю четверть был… Сейчас бы мы его так встретили!

— У нас бы не улизнул! — Кайлен ударил кулаком по ладони.

— Успеешь ещё навоеваться, — усмехнулся Верен. — Теперь бы тропу в эту проклятую крепость отыскать…

— Отыщем. В горах, видишь, то обвал, то размоет… Ничего. Всё облазаем, но тропу найдём.

Северные вершины стояли, облитые солнечным золотом. Где-то за ними таилась морская крепость. Что нынче делал Шейн? Готовился к празднику? Или собирал остатки войска?

— Зимой у него осталось всего-то шесть десятков… — вспомнил Верен. — Даже если наскребёт сотню, замок ему не взять. Даже если барон сам откроет ворота и заново распечатает подземные ходы.

— Не взять, — эхом отозвался Кайлен. — Жив не буду, а ему отомщу за отца и за обман.

— Тебя здесь учат не для того, чтобы живым не был, — толкнул Верен притихшего парня. — Что, на Шейне свет клином сошёлся? Завтра присягу дашь и станешь не просто Кай, а честный воин Империи Кайлен из Лосиной долины. Имя наживёшь, денег скопишь, женишься и заживёшь своим домом…

Верен осёкся, сообразив, что говорит больше о себе. Предвкушение снова вытеснило волнение перед завтрашним днём.

— Я обещал весной опоясать тебя клинком, как полагается, — на днях сказал Верену Ардерик. — Весна в этом году задержалась, но на Солнцестояние я сдержу слово.

До мечты стать воином — настоящим, чьё имя записано в войсковой книге и прославлено битвой — было рукой подать. Завтра Ардерик вручит ему меч на глазах у всех, а маркграф и баронесса засвидетельствуют, что Верен из Красильной Гавани не ремесленник, а воин. Лет пять назад Верен сказал бы, что скорее солнце замрёт в небе, чем ему так повезёт. Кто знал, что на Севере сбудется и одно, и другое.

***

— За мир! — привычно поднял кубок Тенрик, и праздник начался.

Оглядываясь назад, Элеонора диву давалась, как они пережили зиму. Ограбленные кладовые, угнанные стада, сожжённое сено. Погибшие люди и лошади. Уцелевшие жители деревень и воины, которых нужно было кормить, кормить, кормить…

— За урожай! — прокатилось по столам. — За лето! За новую жизнь! За наследника!

Элеонора зажмурилась — так отозвался в сердце простой клич. Это она была новой жизнью и надеждой. За неё пили старое, разбавленное водой — чтобы всем хватило — пиво, за неё поднимали кубки и рога! Тонкий плащ давно не скрывал округлившийся живот. Элеонора несла его, как воин — знамя, тая за показной гордостью нескончаемую тревогу.

Её всё ещё мутило, поясницу тянуло, временами не хватало воздуха. Грета и лекарь наперебой уверяли: вот-вот пройдёт, срок-то уже большой! Элеонора устало пожимала плечами. Этому ребёнку предстоит столько сделать. Глупо ждать лёгкой беременности.

Когда слуги в третий раз обнесли всех едой и пивом, от площадки для состязаний прозвучал короткий звук рога. Один за другим воины поднимались из-за стола, в последний раз проверить оружие перед турниром. Встал и Ардерик. Элеонора проводила его взглядом — до чего же хорош! Доспех ладно сидел на его крепком, ловком теле, на наплечниках сверкал императорский герб. Такому воину не стыдно повязать ленту на копьё! Глубоко в груди ворохнулось тёплое, полузабытое… Но следом толкнулся ребёнок, и Элеонора положила руку на живот, забыв о Рике. На мгновение весь мир сосредоточился в мягком толчке.

— Тебя славят три сотни человек, — беззвучно прошептала она. — И это только начало. Не подведи меня… всех нас. Пожалуйста.

За Ардериком потянулись северяне, прихватив со стола кто кусок мяса, кто жареную рыбёшку. Элеонора невольно залюбовалась и ими. Молодые, сильные, в новых рубахах, сшитых здесь, в Эслинге — настоящие воины, а не стайка голодных пастушат. Глядя на них, верилось: победа над Шейном будет быстрой и полной. Элеонора перевела взгляд на курганы, что высились в стороне. Насыпанные весной, сейчас они были покрыты травой и цветами. Шейн ответит за всё — за каждую смерть, за сожжённые дома, за каждое украденное зерно. За каждый день, что Элеонора потратила на борьбу.

Со стороны площадки снова протрубил рог. К началу состязаний всё было готово. Элеонора обернулась к Тенрику — он должен был подать ей руку, чтобы отвести к помосту для зрителей — и поморщилась. Встрёпанный, раскрасневшийся от эля и солнца, с животом больше, чем у самой Элеоноры, он был похож на разжиревшего медведя среди ловких, поджарых рысей. И с этакой тушей она должна была пройти у всех на глазах! Как-то особенно резко ощутились взгляды: одобрительные, понимающие, лукавые. Отчаянно захотелось крикнуть: это не его ребёнок, я делила постель с мужчиной, а не с этим недоразумением! Элеонора снова огладила живот, вздёрнула подбородок и одарила мужа любезной улыбкой.

Они едва успели подняться из-за стола, как подошёл Дарвел:

— Господин Тенрик, что решили? Будете преломлять копьё?

— Буду, Дарвел. В такой-то день!

— А латы надевать когда? Поспешить бы. Кому как не вам выходить первым?

Тенрик замешкался: ему явно не терпелось открыть турнир. Опоздает и поделом! Достойный воин сразу надел бы латы на застолье, а не позорился бы в простой рубахе, пусть и расшитой цветным шёлком!

— Иди одеваться, Тенрик, — вздохнула Элеонора. — Я дойду сама.

— Позвольте, госпожа, — Элеонора не уловила, когда Ардерик снова оказался рядом. — Почту за честь препроводить вас на турнир.

Солнце играло на начищенной кольчуге и отполированных латах Ардерика, длинный турнирный меч касался вереска. Велик был соблазн протянуть руку — но не годилось нарушить обычай. Хватит и того, что Ардерик посвятит Элеоноре свои победы.

Отказать она не успела — Тенрик неожиданно оттёр её плечом:

— Не извольте беспокоиться. Я сам отведу свою жену на положенное ей место. Дарвел, погоди пока с латами.

— Очень хорошо, — Ардерик не изменился в лице. — Стало быть, можно выпустить ребят размяться, пока господин барон будет наряжаться. Как раз займут зрителей на час-другой.

— Только сами поберегитесь, любезный, — отрезал Тенрик. — Как бы вам не выбиться из сил с таким-то длинным мечом. Скажите, этак вы возмещаете недостаточную длину рук или чего-то иного?

— Лучше утомиться с мечом, чем натягивая броню. Вы бы тоже побереглись — как бы латы не лопнули посреди турнира!

— Уймитесь немедленно, — прошипела Элеонора, не переставая улыбаться. — И убирайтесь оба. Я прекрасно доберусь до этого проклятого помоста сама.

В груди клокотала обида. Она-то решила, будто Ардерик пренебрёг приличиями ради неё, а он хотел уязвить барона! Нашёл время!

Ещё немного — и заминка станет видна со стороны. Элеонора подобрала юбки и шагнула было вперёд, но под ноги попалась не то палка, не то гусиная кость. Опереться ни на Тенрика, ни на Рика она не успела — кто-то подхватил под локоть с другой стороны.

— Госпоже баронессе тяжело стоять, — проронил Оллард. — Барон, одевайтесь. Ардерик, вас ждут на арене. Идёмте, Элеонора.

— Не ожидала от вас такой предупредительности, — негромко проговорила Элеонора, ступая на расстеленный по вереску ковёр.

— Предупредительности? На вашем сроке уже болит спина. Надо было оставить вас ждать, пока они пререкаются?

Маркграф оказался рядом удивительно кстати — Тенрик успеет переодеться, а люди не будут сплетничать. Пройтись с Оллардом — всё равно что с родным отцом или старшим братом. О нём разговоры не пойдут. Все знали, что Грета раза три в неделю ночует в маркграфских покоях, но постель делит вовсе не с их хозяином, а другим женщинам туда нет хода вовсе.