Элеонора чуть скосила глаза на руку в чёрном бархате, что поддерживала её почти неощутимо. Она знала о маркграфе Олларде больше, чем кто-либо другой в замке — и всё же не верилось, что он когда-то был женат. Что так же поддерживал другую женщину с округлившимся животом, был ей мужем не только на словах… Элеонора вздрогнула и поспешила свободной рукой запахнуть на груди плащ. Хорошо, что с гор тянуло прохладой.

— Ваше предложение весьма заманчиво. Но вы ошиблись в одном. Небольшие разногласия — не совсем подходящее обозначение причины, по которой Его Величество предложил мне эту увеселительную поездку.

— Вы всё шутите, господин Оллард, а между тем решается судьба Севера!

— Моя — тоже, дорогая Элеонора. Равно как всего моего рода.

— Тем важнее для нас быть на одной стороне! Вы… поможете мне?

— Не раньше, чем вы попросите ещё раз. Нет, я вовсе не жду унижений. Но хочу, чтобы вы понимали, кого просите.

После того разговора Элеонора неделю не заходила в маркграфские покои. Там везде были разложены шестерни и пружины, и слишком живо они представлялись в человеческих костях. А ещё яснее виделась застывшая женская фигура за клавесином.

Она поверила Олларду по одной причине — просто не видела смысла выдумывать столь ужасную историю. Столько лет скрывать чудовищное увлечение, водить за нос дознавателей, будоражить всю округу… А утаить смерть жены! От всех, даже от собственной дочери! В голове не укладывалось.

— Кто-то ещё знает вашу тайну?

— Мой ученик. Ему можно доверять — слишком тесно его жизнь связана с моей.

Элеонора мысленно обругала себя за легковерность. По её расчётам мальчишка должен был выболтать Грете всю подноготную маркграфа, все его планы и намерения. Болтать он и вправду любил — Элеонора знала, что подавали на ужин маркграфской дочери, когда в замке выпускали собак и сколько шагов было от ворот до конюшни. Но эти сведения не значили ровным счётом ничего, их нельзя было использовать. А о самом главном мальчишка не сказал ни полслова.

Элеонора хорошо помнила первые дни после приезда Олларда. От него веяло холодом и гибелью, он казался воплощением судьбы, злого рока. Каменный идол, как звал его за глаза Ардерик. С тех пор многое изменилось. Мертвенную бледность согнали солнце и ветер, церемонная манера держаться уступила место естественной цепкости. Камень потеплел, ожил, и Элеонора беззастенчиво этим пользовалась.

Оллард писал императору на тонкой бумаге, но свиток всё равно вышел толщиной в руку. Элеонора быстро просмотрела листы, исписанные размашистым почерком. Заговор Шейна, ловушка для Рамфорта, даже безудержная храбрость Ардерика — всё было изложено в точности так, как она просила. Дрогнувшей от волнения рукой Элеонора вложила в отчёт ещё два листа: письмо Его величеству и отцу. В обоих она прославила маркграфа как храброго воина и мудрого стратега.

— Я в неоплатном долгу перед вами, — сказала она, сворачивая тонкие листы.

— Чушь. — Оллард забрал бумаги, их пальцы на миг соприкоснулись. — Вы сделали всё, что могли. Остаётся только ждать.

— Знать бы, добрался ли гонец до столицы?.. — проговорила она, поднимаясь на пахнущий смолой помост и опускаясь в кресло.

— Вне всякого сомнения. Получим ответ самое позднее к Празднику Урожая.

— Иными словами, вы не уверены, но помните, что женщин на моём сроке нельзя волновать?

— Вы на редкость догадливы.

Элеонора поёрзала в кресле, устраиваясь поудобнее. Когда же спина перестанет болеть! Повернулась и встретилась с внимательным взглядом зелёно-карих глаз.

— Вы не только догадливы, но и мудры. Устроили так, что ваш ребёнок нужен всем. Берегите себя, Элеонора. Род… Север без законного наследника обречён, а значит, и все мы.

***

Выход Дарвела и барона с копьями Верен почти пропустил, провозившись с чьим-то арбалетом, но успел удивиться, как ловко оба двигались. Копья скрещивались, метили в латы, ударялись о круглые щиты, и в этом была своя красота. Верен смотрел во все глаза и твёрдо решил попросить Дарвела поучить его: мало ли, доведётся сойтись с людьми Шейна не на мечах.

Зато выступление лучников он наблюдал с начала до конца. Северяне натягивали луки быстро и плавно, стрелы летели в мишени, как дождь на ветру. С каждым туром кто-то выбывал, пока на площадке не остались Кайлен и Такко. Они стреляли долго, ожесточённо, не уступая друг другу. Наконец Кайлен ушёл с гордо поднятой головой, Такко — с серебряной стрелой и улыбкой до ушей.

В перерывах выходили местные — снова с копьями, кинжалами, на кулаках. Двоих унесли, над ними захлопотал лекарь. Среди зрителей шныряли дети из деревень, торговали нехитрой домашней снедью. Кто-то самозабвенно блевал в зарослях вереска. Кайлен угрюмо осматривал стрелы и грозил Такко кулаком. Помирить их Верен не успел — очередной звук рога призвал на площадку мечников.

— Так и носишь её? — удивилась Бригитта, повязывая ленту на его меч. Под самым эфесом пряталась другая лента — старая, потерявшая цвет от крови и грязи. Та, что Бригитта повязала перед восточным походом.

— Пусть будет, — отчего-то смутился Верен. — Сниму… как-нибудь потом.

Верно, забытые боги всё же взирали на мир в этот день — всё шло как по маслу. Стук стрел о щиты, треск лат, пение рога, блики незаходящего солнца и сотни взглядов — всё заставляло острее чувствовать жизнь.

Раньше Середина Лета была всего лишь днём, когда можно весело спустить заработанные деньги. Сейчас, после долгой и страшной зимы, она ощущалась совсем по-другому. Клинок с ярким пятном ленты взлетал и падал, отбивал и атаковал, и Верен сам не знал, был ли меч продолжением его руки или он — частью меча. Вдох сливался со свистом клинка, дрожь щита отзывалась как своя, земля под ногами дышала, а лица зрителей слились в большое пятно — все, кроме одного.

Под конец даже Оллард оставил своё место рядом с баронессой и вышел на площадку. Они с Риком бились на мечах, и Верен сразу понял, что здесь не будет победителей. Маркграф сражался совсем иначе, чем привык Верен; для боя его манера была чересчур замысловатой, зато на турнире приковывала взгляд особой отточенной красотой.

Но лучше всех был Рик. Верен глядел, как легко он перекидывает меч в левую руку, как клинок порхает, отражая солнечные лучи, как поединок всё больше напоминает танец. От гордости захватывало дух, и Верен благодарил судьбу, что занесла его в Нижний Предел. Кем бы он был сейчас, если бы не Рик?..

Всё казалось особенным в этот день. И не зря. Состязания кончились, площадку наскоро подмели, и новые воины, умывшись и сменив пропотевшие рубахи, один за другим выходили к помосту, чтобы завершить торжество клятвой Империи.

Верен до последнего боялся, что оробеет и спутает слова. Но, верно, забытые боги вправду следили с небес. Без единой запинки он взошёл на помост, преклонил колено и слушал, будто со стороны, как твёрдо и уверенно ложатся давно выученные слова:

— Клянусь хранить верность Империи и Его Величеству. Клянусь ценить честь выше жизни. Клянусь защищать слабых. Иначе пусть мой меч обратится против меня.

И совсем слабым отзвуком слышался ответ:

— Встань, Верен из Красильной Гавани, воин Империи. Да пребудет с тобой удача.

Солнце клонилось к горам. Слуги подметали площадку и вели на сеновал тех, кто не мог сам отойти от стола. Северяне неспешно шли в укрепления, хвалясь новыми мечами. Верен поглаживал непривычную рукоять, а другой рукой держал под локоть Бригитту. Она что-то говорила, а он только кивал и не мог ни попрощаться с ней, ни поцеловать, вообще не решался проронить лишнее слово, чтобы не разрушить благословение этого великого дня.

***

Такко зашёл в замок ненадолго — спрятать награду и вылить на голову ведро воды, чтобы не так слипались глаза. На пустоши не смолкали голоса и музыка, там плясали, пили и разбредались парами кто к реке, кто к лесу. Такко с Гретой облюбовали местечко на берегу, где зимой преследовали Шейна. Грета вплела в волосы цветы жасмина, их запах туманил голову не хуже выпивки. Затем она заявила, что ей нужно сменить платье, и вот Такко ждал её, прислонившись к столбу конюшни, и отчаянно моргал, чтобы не задремать.