В воскресенье возле открытой эстрады на деревянных скамьях сидело великое множество офицеров из стран Варшавского договора, тоже участники сборов. Отмечали какую-то дату. А Коля в это время в тенечке на травке выпивал с приятелями (среди них был и я). Прибежал лейтенант, комсорг сборов.
– Товарищ старший лейтенант, насилу нашел вас!..
– А что такое? – спрашивает Коля.
– Начальник политотдела просил подойти к эстраде.
– Зачем это? Не-е, у меня выходной.
– Так ваше же выступление через одного!
– Не знаю, не знаю… Лучше выпей с нами.
Пришел сам полковник. Уговаривал, мягко настаивал, еле вытянул его из компании. Коля вышел и сказал им в своей лаконичной и добродушной манере:
– Мы вас били, и будем бить.
И вернулся к нам.
– Так и пообещал? – спросили мы.
– А как же! – ответил Коля и предложил за это выпить, что мы и сделали.
На Урал, за сюжетами
В сентябре 1962 года отправился на Урал, за сюжетами. Уж очень хотелось написать книгу.
Городок Суксун в Предуралье Горстка домов под склонами, те, кому не хватило места, лезут вверх, лавируя между елей. На самом красивом месте и в самом приличном виде церковь. Всё остальное ветхо, запущено. Масса грязных детей. Никто ничего не знает, народ, видимо, всё приезжий. Попадаются мужчины в костюмах, при галстуках и в беретах – сразу видно учителей. На автобусной остановке их целая серия. Наверное, был семинар, потому что из клуба в школу потащили уродливый стенд.
На площади есть всё, что полагается для районного центра. Продают пирожки. Дома с вывесками. У остановки столб до высоты поднятой руки оклеен объявлениями, многие на клочках расходно-приходных ведомостей. «Продается дом на дрова. Смотреть в любое время». «Имеется в продаже амбар и сено машины три будет. Смотреть в любое время». «Продается дом недорого. Смотреть в любое время».
Ходят парами старшеклассницы, засматриваясь на приезжих. На площади улеглись два теленка. Проехал с хозяйским видом милиционер на мотоцикле, высадил из коляски красотку.
В 4 подошел фургон-грузотакси. Шофер купил три пирожка и с сынишкой лет трех в тени уселся завтракать. Подбежала женщина:
– Афоня, подожди минут двадцать! В больнице три старухи из Ключей рентгена ждут.
– Ладно, подожду.
К ним подошел бритый старик в фуфайке и шапке-ушанке, тоже присел. Стал показывать свои документы и жаловаться, что не выхлопотать пенсию.
– Формально оно нормально, а на деле – безобразие, как Ленин говорил.
Тут уж я тоже подсел. Разговорились. Старик, Максим Дмитриевич, учился в Ленинграде в учительском институте в 30-е годы. Вдруг сказал:
– А поедем ко мне, у меня девятьсот пословиц собрано.
Удача шла в руки. Я согласился. В фургоне он мне подмигнул:
– Сойдем у чайной, а там пешком недалеко.
В чайной буфетчица сходу нас встретила:
– Ни пива, ни одеколону!
Пошли по дороге. Оказалось, идем по Сибирскому тракту, по тому самому, каторжному. Вдоль тракта старые, доживающие свой век, березы, некоторые уже рухнувшие наполовину.
Сёла переходят одно в другое: Шахарово, Петухово, Село, Мостовая, Брехово – а все вместе Большие Ключи, на расстоянии 10 километров. У Мостовой курорт «Ключи». На большой голой сопке кто-то выложил белым камнем: «Уральская Мацеста. Миру – мир!»
Домики допотопные, со сгнившими срубами и крышами, заросшими мхом. В каждом окне как знак домовитости лежат толстые и ржавые семенные огурцы. Владельцы нас с Максимом Дмитриевичем провожают долгими взглядами. Некоторые спрашивают: не сын ли? Он отвечает, как у нас с ним условлено: сын. Ему приятно. Сын у него на самом деле летчик, майор. А может, привирает. Один парень остановился, покраснел:
– А ведь когда-то вместе бегали, теперь уж, наверное, не помните.
Зашли в пару магазинов – тоже пусто. На крыльце сидят старухи, лузгают семечки. В каждом огороде и картофельном поле – тяжелые подсолнухи.
– Скоро ли придем?
– Скоро, скоро!.. Домишко у меня небольшой, но хороший.
Из деревни вышли в лес. Стоят нетронутые рыжики, подосиновики, волнухи. А дома всё не видно.
– У меня собака есть. Дружба, ох, злая! Но ты не бойся, я ей скажу. В таком месте, как мы, без собаки нельзя. Волки подходят. Я тебе завтра баньку истоплю. Сейчас придем – рыжиков поедим со сметаной. Любишь рыжики-то?
Он будто извинялся, что далек путь, а гостя ему хотелось. Тем более было, чем удивить. Наконец с горы увидели хутор домов в восемь. Соседи уставились из окон, из огородов на нас. Максим Дмитриевич крикнул:
– Где она-то?.. Где она?
«Она» – хромая беззубая женщина – вышла от соседей. Странно видеть ее рядом со стройным, моложавым Максимом Дмитриевичем. Это его вторая жена. Какова же была первая?
Из дома, высунувшись в окно, тонко залаяла собачка Дружба. Оказалась добродушной дворняжкой. Домик жалкий, комната она же и кухня, половиц не хватает. Обстановка убогая. Дверь из сеней невысокая, я стукнулся о притолоку. Ох, и любит русский мужик приврать. Но все оказалось не так плачевно: в хозяйстве козы и овцы, куры и гуси.
Хозяйка поставила на стол похлебку в большой миске и две ложки. Максим Дмитриевич сказал: «– Мне хлеб-то не раскусить». И стал крошить хлеб в миску. Хозяйка сообразила и подсунула мне другую.
Электричества нет, зажгли лампу. Над столом образа, бумажные цветочки неопределенного цвета и прямо на обоях краской: «ХВ» – Христос воскрес.
Хозяйка спекла нам «яицко». Стали обсуждать, куда меня положить. Сеновал пуст – сено в копнах. Решили – на полу. Пословицы пришлось отложить до завтра, поскольку уже темно. Я лёг, не раздеваясь. Тихонько пело радио – довоенная черная тарелка. Часов в 9 началась гроза. Вспышки то и дело освещали белую печь, стоявшие на ней горшки и ведра. Всю ночь по мне бегали Дружба, две кошки и блохи.
Пища наша
Максим Дмитриевич предупредил, что встанем рано. Я решил, что это будет часов в 6, поэтому, проснувшись в 5, уже не засыпал. А он себе преспокойно спал и в 6 и в 7. Хозяйка только в 6 перебралась с кровати на печь, наверное, замерзла. В полвосьмого я решительно встал, за мною и все. Моросит дождь, всё четко и ярко – и стволы, и зелень. Сделал на улице зарядку и в кустиках стыдливо вытряхнул рубаху.
Максим Дмитриевич, еще босой, протянул мне пачку листов со своими записями. Я жадно ухватился за них, стал листать. Оказалось – выписки из классиков («Горе от ума», «Евгений Онегин» и т. д.), типичные для сельского учителя. Несколько десятков альбомных сентенций типа «Любовь не картошка» и несколько сотен пословиц из школьных учебников, календарей и популярных журналов. Ну, что поделаешь… Я не стал обижаться на Максима Дмитриевича. А он сконфузился, потому что, видимо, рассчитывал попасть в печать. Но смущался недолго – жена позвала делать пельмени. Я тоже участвовал, их сделано 150 штук, они уже в печке.
А дождик сыплет и сыплет. Максим Дмитриевич, чтобы выправить недоразумение, подсунул мне свои стишки. Они о родине, об Урале, о кудрявой рябине. Попадаются «романсы» и «дуэты». Видимо, Максиму Дмитриевичу есть о чем вспомнить. Об Урале:
Уральский камень драгоценный // Возили прямиком в Париж // Его носили всяки дамы // Имея оттого барыш.
Между стихами, на обратной стороне листов попалось несколько заявлений. О пенсии. Жалоба на неправильный раздел наследства. Жалоба от хозяйки на то, что ей не оказывают медицинскую помощь. Писано рукой Максима Дмитриевича и заканчивается так: «В период, когда наша страна и великий советский народ, сбросивший иго помещиков, победоносно переходит к Великой Эре Коммунизма под руководством КПСС – не должно быть такого издевательства над людьми, чтобы не дали лошадь съездить к врачу».
Пельмени с картошкой очень хороши. Хозяйка четыре раза меняла миски. Потом поела сама, и теперь время от времени коротко вскрикивает – это она икает.
Пришла племянница Максима Дмитриевича. Наслышалась, что приехал его «сын». А во-вторых, хочет посмотреть дом, который «имеется в продаже» за 500 рублей. Старики советуют покупать, а муж не хочет – скучно. Максим Дмитриевич убеждал:
