Христу надели на чело венок терновый,

Меня засунули в терновник целиком.

Сюжет, как видите, не новый.

Нам по Евангелью знаком.

Пою в терновнике который год.

Ломая перья, истекая кровью.

Неужто же спасенье не придет?

Не будет для меня конец злословью?

И я опять пою в терновнике среди шипов.

И голос мой звенит от счастья.

В чем счастье? Чтоби жить, без дураков,

Чтоб петь и заливаться трелю в дни ненастья!

Я так хочу тебя обнять, но нет меня —

Я умерла и в шар земной зарыта.

Я так хочу тебе сказать,

Как я люблю тебя, но нет меня.

И тень моя забыта.

Я так хочу на празднике твоем

Сидеть хотя бы в уголке дивана,

Но нет меня. Жалеть не надо мне о том,

Что я ушла из жизни рано.

Я так хочу узнать, что было дальше у тебя,

Но нет меня, и жизнь моя не повторится.

Я так хочу уверовать, что все в порядке у тебя,

И ничего с тобой плохого не случится!

Но нет, но нет, давно уж нет меня…

Мы раны лихо так

Наносим нашим близким,

Что не зажить им и за годы.

Хранят потом на нас обиды

Длинным списком.

Учиться б нам

У матушки – природы!

«Мы живем среди негодяев» – сказал драматург.

Это он очень верно сказал.

Наши души спаси и помилуй,

Сохрани в чистоте, Демиург,

В нашей дикой и темной империи Зла.

Как нам жить в этой грязной.

Преступной, похабной стране,

Где на каждом шагу мат,

Коррупция, хамство, ложь?

Из народа мы вышли, а теперь – населенье.

С населения много ль возьмешь?

Самых лучших взяла революция,

Войны и личности культ,

А осталось одно дерьмо,

И не нужен у нас никто никому.

Нам теперь уже все все равно.

Хочу поверить в перестройку,

Но не могу пока.

Пока живу я серым волком,

Затравлен, впалые бока.

Пока охотник целит метко,

Взведен курок,

Пока грохочет перестрелка,

Изранен бок.

Чу, вот слышна уж перекличка,

Но через пять минут

Те, что стреляли нас по спискам,

Сюда идут…

Это мы, господи!

Никто у нас и никому не нужен

Ни матери дитя и ни ребенку мать.

Ни ветераны, ни воины – афганцы,

Ни изобретатели:

Катись – ка все оно к такой – то матери!

Вино, жратва да бабки,

Да золотишко, да хрусталь,

Да заграничные манатки —

Вот цель и счастье!

Все остальное нам ничуть не жаль.

Нет, мне жалости не надо,

А жалельщиков – тем паче!

Очень жалко, говорите?

Ну так вы еще поплачьте.

Уроните пол – слезинки

На заветную могилку.

Не забудьте о платочке

К распрекрасным глазкам.

Только я давно не верю

Ни слезам, ни сказкам!

Когда же ты, Мессия наш, придешь!?

Свои персты вложишь в кровавы наши раны?

Накормишь Манной, слезы оботрешь?

Научишь жить и петь тебе Осанну?

Боюсь, что этого не будет ничего

И никогда мы не дождемся чуда

Давно уж мы не верим ни во что и ни в кого.

Уйдем мы так же в Никуда,

Как и пришли мы Ниоткуда!

Не ест антисемит, не спит.

Душа скорбит, язык свербит.

И жизнь ему не в радость.

Лишь об одном мечтает всласть,

Как в палачи попасть!

Возьму тоску, возьму печаль

И мужество и волю,

Терпенье, ненависть и злость,

Презренье, ярость, боль и злую долю.

Да буду добавлять и вновь и вновь

Надежду, Веру и Любовь.

Потом все это переплавлю в ложке,

По каплям выльются стихи

Получше и поплоше,

Но, как одно, горьчей горьчайшего лекарства.

Их не отдам и за полцарства:

Растравят, разбередят душу,

Потом омоют чистою слезой.

И вроде можно жить…

И даже песни слушать…

И даже петь самой…

Экскурсовод на киевском трамвае

Нас пригласила в Бабий Яр

И рассказала, что тут в предвкушеньи рая

Проделывал фашистский генерал.

И рассказала нам она,

Как молодая мать

Перед расстрелом

Грудью накормила сына…

И я представила себе

Всю эту жуткую картину.

И с ужасом смотрела я

На кисти красные рябины,

И слышала и крик и стон

И громкий стрекот автомата…

Но тут моя случайная соседка

Произнесла раздельно и злорадно:

«Так им и надо!

Мне в руки автомат бы дать,

Я б расстреляла их опять!»

Все промолчали, в том числе и я…

Так что же мы за люди,

Если рядом с нами, очень близко

Идет стрельба

по Памяти и Обелискам!