Несколько раз в году Какая мука – сына Провожать и ждать! Какое счастье – знать Что скоро он приедет!! Иван Иванычу Лучку Как смотрит этика на подлеца, Обидевшего женщину напрасно? Врачу: «Сначала исцелися сам! Теория без практики И лжива и опасна!» * * * Я с детства ненавижу Зависть. В себе ее я убиваю, как могу, Вытаптываю, с корнем вырываю И прорасти в душе ей не даю. Зато теперь она меня совсем не мучит. И даже не заходит навестить. Она хотела бы, да не изучит, Как подойти, подъехать, извести! Олечка Губки как вишенки. Глазки – озера, Ангельский голос… Вот только слова: «Жид, сара, жидовка, иуда! Взять автомат, да и всех Расстрелять» И людоедское: «Ну ничего, их пока что еще Принимают в Израиле…!» Вот так советская девочка, Комсомолочка – людоедочка» Эта – не та, что у Ильфа, Петрова. Эта от «Памяти», Что у Сычева. * * * Я – человек второго сорта И мне знаком сквозь зубы разговор, Брезгливые усмешки и кривлянья, Людская холодность и ненависти взор. Но терпеливо я тащу свой непомерный груз И с ним карабкаюсь На острие своей Голгофы… Что выпадет: семерка, тройка, туз? И мимо палачей я молча прохожу И, вскинув голову, показываю профиль! Читая Н. Мандельштам Как! Ничего не ждать И ко всему готовой быть? Ну, дудки! Черта с два! Уж лучше в голос выть, От злости об стенку биться головой, Рвать волосы, смеяться над собой… Но только не сдаваться, Быть! Подписка – 1988. Ужгород, облоно – Вы на журнальчик «Израиль» Подписку сделать не хотите? Как говорится, оживленье в зале. И вот уже на все лады: «ИзрАиль, ИзраИль», Всеобщий шум, злорадное веселье, Язвительный смешок. Смешно им все: И что журнал дешев, И что выходит лишь раз в году. А сколько злого наслажденья Им доставляет слово «Израиль». Как глубоки те чувства брезгливости, Пренебрежения, как не приемлет Их ослиная душа чего – то, Что на них хоть каплю не похоже. Ну а о степени злорадства, И ядовитости и желчности Уж я не говорю! Где происходит сей шабаш? В аду, в Германии 30‑х, В стане дикарей? Кто перед нами: ведьмы, Ведьмаки, фашисты или папуасы? А может быть бандеровцы? Нет, то интеллигенты, То наше областное Просвещение, Которое должно разумное и вечное посеять. Да! Далеко же мы ушли. Воротимся ль назад?! Одной бандеровке при встрече
Сейчас ослицыны отверзнутся уста… О. Боже мой! За что такая кара!? И точно, вот уж вслед Протяжным полушепотом Несется издевательское, «с – а–а-ра!» * * * Судьба, смесь, меня погладит по головке. И тут же по затылку – шварк! Не привыкай к хорошему! Каракатын и только! (каракатын – черная женщина – казахск.) * * * Ах, Судьба! Непосильную ношу ты мне удружила, Но спасибо тебе говорю я за то, Что мне силы даешь эту ношу нести! * * * Время уходит Время не ждет. И вот на подходе С косой у ворот Смерть притаилась. В щелку глядит, Что – то бормочет, Злобно шипит. Я говорю ей: «Рано пришла! Иди погуляй – ка, Что за дела? Да посмотри на себя: Ну и вид! Скрючилась, скорчилась, Как инвалид, Грязная, злая, Тоща, как скелет. Больная, босая, К тому же косая! Пойди приоденься, Пойди причешись, Пойди приберись. Женщина ты или нет?! * * * Смерть на меня С изумленьем глядит, Не веря своим ушам. И вроде уходит, Но пальцем грозит: «Много тебе не дам. Ты от меня Не уйдешь все равно, Бегай пока В ресторан и кино, Музыку слушай, Сладости кушай, Кофе и чай поглощай, Но память храня, Помни меня. Ну а покуда прощай!» (Как вариант концовки: – Ну – ну молодись. Убегай от инфаркта Но у тебя уже битая карта Кофе. да книги — И все, что осталось, А это такая малая малость. Скоро сама ко мне Будешь проситься. Ведь время течет, как река, Уходит в песок, умирает, дробится… Так я не прощаюсь. Пока!) |
