Не уклонился он и от вопроса о том, какого же рода отставание характеризовало российское производство, о специфике российской экономики. И здесь выводы Ленина мало соответствовали марксистской схеме революционных преобразований капиталистического общества: Россия, по любым объективным демографическим и производственным показателям, была страной сугубо аграрной, что убедительно, на статистическом материале Ленин продемонстрировал в монографии «Развитие капитализма в России», написанной в течение нескольких лет царской тюрьмы и ссылки в сибирское село («гадина» царизма создавала большевикам все условия, чтобы впоследствии быть раздавленной).

Пять шестых российского населения, согласно статистике, было занято в сельском хозяйстве. Надо было сделать этот процесс «капиталистическим», и Ленин, не моргнув глазом, доказывает, что «русское общинное крестьянство – не антагонист капитализма, а, напротив, самая глубокая и прочная основа его». В то же время Россия, по Ленину, была страной не просто аграрной, но совсем недавно миновавшей стадию феодализма, страной, где крепостное право имело самые «грубые формы» и «ничем не отличалось от рабства». Разумеется, в подобной стране пролетарская революция никакими марксистскими прогнозами предусмотрена быть не могла. В лучшем случае, да и то не скоро, здесь можно было бы ожидать только революцию буржуазно–демократическую.

Ленин, однако, подошел к учению основоположников настолько творчески, что пересмотрел не один лишь основной экономический закон «соответствий» в способе производства, но и, говоря современным языком, важнейшие «подзаконные акты». В частности, было решительно отвергнуто марксистское представление относительно равномерности развития капитализма. Понятно, что у Маркса речь шла о передовых капиталистических странах с мощной индустриальной экономикой. Ленин же утверждал, что «безусловным законом капитализма» является, напротив, «неравномерность экономического и политического развития», явно пренебрегая тем очевидным фактом, что неравномерность развития полуфеодальной России, сравниваемой, скажем, с буржуазной Францией, где капитализм имел вековую традицию, есть не «безусловный закон», но просто некорректная констатация реальности.

Ленину «конкуренция» его «законов» с законами учителей была совершенно необходима для утверждения мысли о возможности «победы социализма в отдельно взятой стране», причем если в 1915 г., в статье «О лозунге Соединенных штатов Европы», он еще добавлял к этой стране эпитет «капиталистическая», то в 1916 из «Военной программы пролетарской революции» уже явствовало, что произойти она может и в «отдельно взятой» «добуржуазной» стране. А для того, чтобы такая революция в России выглядела совершенно неизбежной, необходимой, Ленин создал перед 1917 годом очередную теоретическую монографию «Империализм как высшая стадия капитализма», где для западных стран восстановил марксову схему, доказывая, что там капитализму дальше уже развиваться некуда (ему предстоит только загнивать), тогда как в грядущем году Россию, именно в силу её хронической отсталости, ожидает бурное развитие. Больше того – этот год должен практически превратиться в «канун пролетарской революции» «во всемирном масштабе».

В условиях отсталой аграрной страны, где, по усредненной статистической картине, перед революцией «чистых» пролетариев (т. е. фабрично–заводских и транспортных рабочих) насчитывалось, из 160 млн. человек, здесь проживающих, где–то порядка 3,5 млн. (причем цифра эта могла быть неимоверно раздута за счет так называемых «полупролетарских» элементов —

наемных рабочих, батраков и поденщиков в сельском хозяйстве, «люмпенов» и т. п.), осуществлять «пролетарскую революцию» и устанавливать «диктатуру пролетариата», право же, было практически некому. Не случайно уже после Октября, задним числом, Ленин вынужден был констатировать: «Мы можем рассчитывать только на сознательных рабочих. Остальная масса, буржуазия и мелкие хозяйства против нас». И сам же горестно констатировал при этом, «как невелики в России слои передовых и сознательных рабочих».

В вопросе о пролетариате и принципах его организации вообще присутствует ощутимое несовпадение взглядов Ленина с классическим марксизмом. По существу, позиция русских социал–демократов, идейно возглавляемых Г. В. Плехановым, и демократов западноевропейских (Каутский, Бернштейн) во взглядах на возможность пролетарской революции в России целиком исходила как из марксистской теории, так и собственно российской социально–экономической реальности, её «классового» расклада.

Плеханова до поры до времени обвинить в предательстве социалистических идеалов Ленину было трудно, и на этот случай в большевистской публицистике был выдвинут термин «плехановская ортодоксия», предполагавший, что основоположник русской социал–демократии и непосредственный учитель Ленина способен был воспринимать классический марксизм лишь в рамках некоего начетнического буквализма. Зато с западными социал–демократами Ленин мог не церемониться: «ревизионисты» было для них не самым бранным определением.

Это определение выглядело, впрочем, вполне резонным, с той лишь поправкой, что ревизия относилась не к классическому марксизму, а к тому российскому его изводу, который стал впоследствии восприниматься почти как его синоним, – к «ленинизму». Если же говорить о «ревизионизме» как о глубочайшем и принципиальном пересмотре постулатов марксизма, то предпринял его, конечно, именно Ленин.

Провозгласив правомерность пролетарской революции чуть ли ни в самой отсталой с его точки зрения, «добуржуазной», стране, Ленин вынужден был идти дальше и столь же уверенно объявить главной ее движущей силой подавляющее меньшинство трудящихся – пролетарское, которое реально ко времени революции при всем желании не могло успеть стать «господствующим».

При этом еще в 1905 г. в работе «Две тактики социал–демократии в демократической революции», исходя из того, что Россия вступила в пролетарский этап освободительного движения, главной идеей и целью которого, естественно, являлся социализм, Ленин отвёл российскому пролетариату роль, никогда и никем в стране с неразвитыми буржуазными отношениями на него не возлагавшуюся – главного действующего лица сразу двух революций: сначала буржуазно–демократической (свержение царизма), а потом, без передышки, «социалистической».

Россия пришла к революции не с массовым рабочим движением, а скорее с ленинской идеей массового рабочего движения, не с пролетариатом как господствующим классом, а с идеей пролетариата как господствующего класса. Между тем, основоположников не очень волновал вопрос о том, «много» или «мало» пролетариата участвует в революционных преобразованиях общественного устройства. Акцент делался на другом: буржуазную революцию совершала буржуазия с помощью пролетариата, как и других эксплуатируемых слоев населения, а пролетарскую – должен совершать пролетариат с помощью буржуазии, а не только подавляя её «оголтелое» сопротивление.

Совершенно очевидно, что в разработке теории пролетарской революции понятие «пролетариат» было для Ленина исходным. Но столь же очевидно, что численность и состояние российского пролетариата мало соответствовали предназначенной ему роли. Чтобы выполнить свою историческую миссию – «освободить себя и весь русский народ от рабства», пролетариату, способному не более чем на «стихийное» рабочее движение, необходимы были революционное сознание, теория «научного коммунизма». И то и другое в условиях форсирования русской революции, её проведения в кратчайшие сроки, предназначалось внести в пролетарскую «массу» «революционно–социалистической» интеллигенции (таков главный тезис ленинской работы 1902 г. «Что делать?»).

Обратим внимание – лучшей, прогрессивной части интеллигенции, возглавившей, по Ленину, третий этап освободительного движения в России. Недаром язвительная оценка именно этой части интеллигенции, вечно нарушающей естественный, нормальный ход исторического развития России избытком своего революционного сознания и нетерпения, оценка, которая, по существу, и составила пафос знаменитого сборника «Вехи», вызвала у Ленина редкий даже для него по силе эмоций приступ политической ярости.