Первые недели, в школе-интернате я совсем не помню…

Нет, я не плакала дни напролёт, не билась в истерике, не сидела часами над фотографией мамы, рассказывая ей о своих бедах и моля о помощи, что, вероятно, стало бы логичным в моём возрасте…

НЕТ…

Мой разум просто отказывался принимать произошедшее со мной. В тот период моей жизни мне перестали даже сниться сны, совсем…

Меня накрыла хандра и апатия, а тело действовало, словно на автомате и инстинктах…

Но всё проходит, прошло и это…

Когда боль от предательства отца и вероломства мачехи слегка утихла, а мир вокруг начал снова приобретать чёткие очертания, звук и краски, я стала находить даже приятные стороны своего нынешнего положения.

Не поверите, но всех без исключения преподавателей школы-интерната интересовали только наши результаты в учёбе и внешнее соблюдение нами устава школы и прописанных в нём норм поведения. В остальном на нас было всем плевать – меня это устраивало, так как ни перед кем изливать душу я тогда не могла, и не хотела. А жалости к себе я просто не потерпела бы.

Учащиеся жили в общежитии, на огороженной довольно высоким забором территории школы-интерната, названия которого я сначала не запомнила. Хотя, скорее всего, мне это было просто безразлично. Общежитие имело два корпуса. Женский корпус – более поздней постройки, чем мужской, и выполненный в одном стиле с основным зданием интерната – соединялся с ним крытым переходом. Огромные окна которого были украшены изумительными стеклянными витражами с изображениями мифических животных, которые были выполнены настолько искусно, что невольно закрадывалась догадка: а не являются ли они уцелевшим чудесным образом наследием утраченного нами магического мира.

Мужской же корпус был простым трёхэтажным зданием более поздней постройки, кирпичные стены которого были выкрашены в грязно-бежевый цвет. Он примыкал вплотную к древнему и красивейшему учебному корпусу интерната, построенного из блоков потемневшего от времени песчаника, в «Каролингском стиле». Этот корпус не имел непосредственного прохода в здание самой школы, но, смотрясь нелепо и несуразно на его фоне, откровенно вносил дисгармонию во весь архитектурный ансамбль.

Обучающиеся размещались по два человека в просторных комнатах, в которых было всё необходимое для жизни. А вот столовая и спортзал были общими и находились в отдельно стоящем современном здании, выкрашенном в тот же ужасный цвет, что и мужской корпус общежития.

Мне в соседки по комнате досталась тихая девочка, которую я в те дни не замечала, словно её и нет. Даже имя моей тихой соседки для меня долгие полгода оставалось тайной. Да надо отдать ей должное, она и не пыталась наладить со мной хоть какой-то контакт. Видимо, понимая, что ко мне – такой колючей и немногословной – лучше пока не лезть…

Постепенно, по крупицам пытаясь вновь собрать пазл души под именем Маргарет фое Шоле, я смогла выстроить вокруг неё такую глухую и неприступную стену, что сквозь неё не смог бы пробиться никто. Похоронив за этой стеной и своего ангела.

Благодаря отчаянию и опустошённости – моим верным спутникам в те дни – я вела себя агрессивно и бесшабашно. Сначала это привлекло внимание одноклассников, и они попытались со мной подружиться, но моё поведение очень скоро отпугнуло даже самых отчаянных из них. Мальчишки – несмотря на то, что я была достаточно привлекательна – меня стали сторониться, а девчонки – бояться… Поэтому друзей я не завела, но и врагов не было. И хотя училась я неплохо – потому что мне всегда легко давались науки, без особого труда и зубрешки – на всевозможные олимпиады и конкурсы учителя отправляли других.

Но меня это не сильно заботило. А точнее – я этого просто не замечала…

Зато наконец я узнала, какое же имя носит школа-интернат, в которую мне так повезло попасть…

Её полное название было – «Имперская Школа-Интернат совместного обучения высшей категории. Имени достопочтенного пресвятого великомученика Аниориона»…

А знаете, кем был этот достопочтеннейший и святой человек?

Нет, он не построил здание школы, как вы могли бы подумать. И вот неожиданность: он не был её основателем. Да и как вы, наверное, уже догадались – и не работал в ней никогда…

На самом деле – всё до банального просто…

Он был одним из тех фанатичных Адептов Святой Инквизиции, которые рыскали по полуразрушенным зданиям прошлой цивилизации в поисках магических книг и артефактов. Но этому святому человеку повезло, так как именно он обнаружил в старом, чудом сохранившемся опустевшем замке древнюю библиотеку. И недолго разбираясь, даже не проверив, являются ли книги магическими, Аниорион именем своего бога СПАЛИЛ их вместе с престарелым хранителем. Причём – привязав седого и немощного старика к вкопанному во дворе замка столбу, он обложил его старинными рукописями и фолиантами и поджог их. Несчастный старец сгорел дотла, вместе со своими сокровищами…

А почему именно Аниориона – а не сожжённого им старца считают – великомучеником?

Да потому, что – судя по архивным записям – этот старичок оказался «злокозненным магом» и проклял спалившего его инквизитора. Который вдруг скоропостижно скончался…

Но если посмотреть на даты, то между этими событиями прошло по меньшей мере двадцать лет…

Отсюда возникает вопрос: «А бывают ли проклятья с отсроченным действием, и зачем нужно было умирающему в мучениях магу на столько лет продлевать сытую жизнь своего убийцы?».

Вот чьё имя ГОРДО носит эта школа…

Первый год в интернате прошёл как в тумане.

Отец ни разу меня так и не навестил…

Что само по себе стало для меня, свято верящей в свою правоту, тяжёлым, почти непосильным наказанием.

Но он не просто не навестил меня, он не прислал мне ни одного письма, подарка или записки…

Поначалу я очень ждала его приезда, хотя и ужасно злилась на него. Я рисовала в воображении, как пылая праведным гневом, буду отчитывать отца за предательство меня и памяти мамы. А он, естественно – а как же иначе? – станет рыдая умолять меня его простить. И я прощу, обязательно прощу, но только тогда, когда он разведётся с мачехой и с позором выставит её вон из НАШЕГО дома.

Но время шло, а он так и не появился…

А я ждала…

Простаивая у окна все выходные, высматривая его машину.

Постепенно мой гнев вместе с болью поутих. Я больше ничего не требовала от отца, я молила бога, чтобы оттаяло его сердце, и он простил меня за всё. Теперь я представляла, как он, положив руки мне на плечи, предложит вернуться домой, прося только об одном – терпимее относиться к мачехе. И я, помявшись, для приличия, соглашаюсь. Но при одном условии: жить она будет отдельно от нас…

Ведь это хороший компромисс, правда?

Но его НЕ – БЫ – ЛО!!!

И тогда, отчаявшись, я поняла причину его отсутствия. Его ко мне не пускает ОНА! И я перестала его ждать и надеяться на чудо.

Господи, КАК ЖЕ Я ЕЕ НЕНАВИЖУ!!!

А больше всего меня раздражало то, что мачеха – что б её! – приезжала в интернат РЕГУЛЯРНО, раз в неделю.

Но я не хотела, просто не могла её видеть. Даже подарки и сладости, передаваемые мне от неё педагогами, я раздавала одноклассникам, так ни разу и не попробовав их сама.

Правда, правда…

Ни одной конфетки…

Даже на каникулы я отказывалась покидать опустевший интернат только потому, что за мной приезжала ОНА…

Она, а не ОТЕЦ!!!

И только тётя Хэлен – моя крёстная и давняя подруга мамы – вносила разнообразие и какое-то подобие счастья в мою беспросветную жизнь.

Эта светловолосая, рослая, миловидная и ещё не старая женщина стала для меня отдушиной. Она всегда была добра, весела и предупредительна со мной. Рассказывала забавные истории, брала меня погулять в город и всячески скрашивала моё одиночество. Не давая отчаянию поглотить меня полностью. По молчаливому согласию мы не говорили о моей семье, не обсуждали ни отца, ни мачеху, ни моё к ним отношение. Я видела, что тётя Хэлен меня действительно любит и чувствует, что может причинить мне этим боль.