Этот курносый нос с округлым кончиком — как бы она хотела иметь изящный носик с ровной спинкой, как у этой задаваки Изабеллы!
Эти толстые губы — на пол лица, а хотелось бы — тонкие, аккуратные, красиво очерченные, как у Константина!
Эта темная кожа — как у крестьянки, весь день проводящей в поле, а хотелось бы — белоснежную, прозрачную, такую как у матери!
И конечно это проклятое пятно, которое покрывало всю левую щеку, залезало на шею и тянуло ко рту свои мерзкие отростки. Оно напоминало ей бакенбарды господина де Курсийона. Эвелина даже к зеркалу неосознанно поворачивалась правым боком, лишь бы не видеть это уродство. Она зачесывала волосы так, чтобы скрыть метку, но делала этим только хуже. Злые дети во главе с Изабеллой еще сильнее насмехались над ее жалкими попытками спрятать свой изъян от окружающих.
Эвелина мечтала походить на свою мать — родную сестру князя Орсея. Княжна де Сарде была образцом истинной леди, эталоном благородной дворянки. Изящная, изысканая, с утонченными манерами и безупречным воспитанием. У нее были светлые волосы, белая кожа и тонкие черты лица, а дочь была смуглой и черноволосой. По словам княжны, Эвелина пошла в отца, погибшего еще до ее рождения. Она часто всматривалась в его портреты, украшающие стены дворца, но его лицо на картинах было нечетким, трудноразличимым, как будто бы поверх него нарисовали другой облик.
Эвелине хотелось постоянно видеть Курта рядом, но ее ранило его безразличие к ней. Он по-прежнему воспринимал ее как маленькую девочку, как свою ученицу, и ничего более.
Она не думала о классовых различиях, о том, что их брак был бы невозможен, ведь по законам Содружества простолюдины не могли жениться на дворянках. Ее любовь к нему была детской, платонической, и так далеко в будущее она не заглядывала. Ее терзало неясное томление без четкой цели. Ее мечты не заходили дальше поцелуя и прикосновения рук. Он нравился ей, она искала в нем признаки ответной симпатии, и, не находя их, расстраивалась и часто плакала в подушку.
Тренировки постепенно превратились в пытку. Эвелина краснела и смущалась при Курте. Ей казалось, что все это видят и потешаются над ней. Она не могла сосредоточиться на уроках и ее движения стали скованными и неловкими. Курт не понимал в чем дело, почему его лучшая ученица стала вдруг такой неуклюжей. Он со свойственной ему прямотой подшучивал над ней, чем только усугублял ее страдания.
Эвелина никому не могла открыться, ни матери, ни Константину. Кузен бы поднял ее на смех, а мать пришла бы в ужас от того, что дочь влюбилась в простолюдина, да еще и вдвое старше себя. Курта могли бы выгнать от греха подальше, а она не хотела лишаться возможности видеть его, пусть это и причиняло ей одни лишь мучения.
***
Примерно через год, князь Орсей сообщил Константину, что собирается назначить его наместником в новой колонии Содружества на недавно открытом острове Тир-Фради. Три года назад там было основано небольшое поселение, и сейчас там правила некая леди Моранж. Князь хотел сосредоточить всю полноту власти в руках своей семьи, а заодно — проверить, сможет ли его отпрыск управлять государством, когда унаследует княжеский престол.
Но на тот момент Константину было всего семнадцать, и для такой важной должности ему недоставало необходимых знаний. Кроме того, взбалмошный характер сына вызывал опасения насчет его готовности принять на себя такую ответственность.
Князь решил также отправить на остров свою племянницу в должности эмиссара при новом наместнике. То ли он полагал, что ее осторожность и рассудительность уравновесят безрассудство Константина, то ли у него были какие-то другие соображения — в любом случае для подготовки к таким важным должностям требовалось обучение. Князь объявил, что Эвелина и Константин отправятся в академию Аль-Сада обучаться дипломатии и международному праву.
Эта новость сперва ужаснула Эвелину. Целых три года не видеть Курта! Да она с ума сойдет от тоски по нему! Но ее кузен с таким предвкушением мечтал вслух о свободе, самостоятельности, развлечениях и новых знакомствах, что она постепенно заразилась его энтузиазмом.
«Может это и к лучшему», — подумала она. Все равно от этой влюбленности ей одни мучения. За три года она уж точно забудет Курта и, может быть, встретит подходящего жениха…
***
Она ошиблась. За время учебы не прошло и дня, чтобы она не думала о Курте. Эвелина жадно читала письма из дома в надежде встретить хоть мимолетное упоминание о нем, и расстраивалась, когда его не находила. Сама она не решалась задавать прямые вопросы и пыталась идти обходными путями, интересуясь у матери: «Как поживает де Курсийон (как будто ее волновал де Курсион!) и остальные?» За три года княжна упоминала Курта в письмах от силы раза три, и Эвелина бережно хранила эти послания, перечитывая куцые строки по многу раз. В беседах с Константином она все время пыталась навести разговор на воспоминания о тренировках, чтобы хоть с кем-то поговорить о предмете своего воздыхания. Но юноше, увлеченному новыми разноцветными впечатлениями, было не до того, чтобы предаваться скучным воспоминаниям о жизни в родительском доме, и Эвелине приходилось оставаться ни с чем.
У Эвелины начали появляться поклонники. Молодые люди стали проявлять к ней интерес и ухаживать за ней. Она все больше и больше начинала нравиться себе в зеркале. Ее пятно, конечно, никуда не делось, но тощий неуклюжий подросток с несуразным лицом вдруг превратился в привлекательную молодую девушку. Ее красота не была утонченной, аристократической, но что-то в ней неудержимо к себе манило и привлекало противоположный пол.
Эвелина получила несколько предложений руки и сердца от весьма знатных кавалеров, но ни один из них не заставил ее сердце биться чаще. Она всех сравнивала с Куртом, и все они ему проигрывали. По сравнению с ним, они казались ей напыщенными, болтливыми и слащавыми, а их внешность — чересчур смазливой в противоположность его простой мужественной красоте.
***
Когда подопечные Курта уехали на учебу, ему поручили тренировать рекрутов Монетной Стражи. Занятия обычно проходили на полигоне казармы. В последнее время он часто видел рослого паренька лет пятнадцати, который залезал на каменную стену, окружающую внутренний двор, чтобы понаблюдать за новобранцами. Курт вспомнил, как сам любил в детстве смотреть на солдат, мечтая когда-нибудь стать одним из них, только лет ему тогда было намного меньше.
Однажды, в очередной раз подсматривая за учебным поединком, мальчишка увлекся и потерял равновесие. Он свалился во двор казармы на кучу утоптанной соломы. Курт подбежал к нему, и, удостоверившись, что юнец в порядке, схватил его за шиворот и рывком поставил на ноги.
— Эй, парень, мозги у тебя есть? Мог бы и шею сломать!
— Я больше не буду! Не бейте меня! — захныкал тот.
— Не бойся, салага! Солдат ребенка не обидит! Ты кто такой?
— Я — Райнер! — важно произнес мальчишка.
— И чьих ты будешь, Райнер?
— Моя мамаша — белошвейка Ингрид с Парчовой улицы. Только она уже полгода как померла от малихора.
— А где твой отец?
— Я его никогда не видел! Он солдатом, вроде как, был.
— И кто же за тобой присматривает?
— Тетка, — парнишка шмыгнул носом. — Только она меня скоро выгонит.
— Это еще почему? — удивился Курт.
— Говорит, что я слишком много жру, а толку от меня нету.
— И это правда?
— Тетка говорит, что у нее самой четверо по лавкам, а я ничего не умею делать, только мечом махать!
Курт скептически приподнял бровь.
— Да ну? У тебя есть меч?
— Ага! От папаши остался! Причем не какой-то там, деревянный, а самый что ни есть настоящий!
— И ты умеешь им махать?
— А то! Хочешь, покажу? — горделиво заявил юнец. С этими словами он подошел к стойке с учебным оружием, схватил самый большой двуручник и принялся крутить им вокруг себя. Это стоило ему немало усилий, но было видно, что при должном обучении из него выйдет толк. Курт понял, что этот мальчишка уже сейчас способен на большее, чем многие рекруты после года тренировок.
