— Дочь корсара. Храброе сердце, не знающее пощады, — стилетом она рассекла девочке кожу на лбу.

Грасиэла, вскрикнув, начала креститься, когда Нуна засыпала прямо в рану мерцающий розоватый порошок — в нём Данте узнал пыльцу фей. Тело ребёнка подёрнулось алой дымкой, и Нуна залечила рану мановением руки — и следа не осталось.

— Вот так, — завернув девочку в одеяльце, она отдала её перепуганной Грасиэле. — Церковь Святой Марии де ла Пьедад, — повторила знахарка и направилась к калитке. На полпути замешкалась у дерева, за которым притаились Данте и Октавия. — Ты пришла рано, — сказала она Октавии.

Грасиэла, обняв младенца, скрылась в доме — со стороны казалось, будто Нуна разговаривает с грушевым деревом.

— Эу потеряла память, — отозвалась Октавия.

— Этого следовало ожидать. Вы лишили её Сущности. Но есть одна невинная душа, что не находит покоя. Её можно поселить в теле, где Сущность мертва.

— Кто? — шепнула Октавия.

— Она была горничной в доме твоего мужа. Безвинно пострадавшая от рук палачей. Сущность женщины никогда не поселится в теле мужчины. Передай это своему чудовищу. Он не дал ей жить, не дал и умереть. До сих пор не пойму, что вы в нём находите.

— Джеральдина? — догадалась Октавия.

— Да! А ты кто? — обратилась Нуна к Данте, что стоял с открытым ртом.

— Мой правнук, — ответила Октавия вместо него.

— Похож на него! Игры со временем опасны. Можно доиграться, — предупредила Нуна и вышла за калитку.

Оглянулась снова.

— Через пятнадцать лет — в самый раз. Она чёрствая, как засохшая кукурузная лепёшка, пошла в отца. Научи её… любить, — и… Данте только моргнул, как Нуна исчезла.

— Я ничего не понял, — признался он.

— А пока и нечего понимать. Давай руку, мы перемещаемся.

Пунктом назначения оказался беленький домик, утопающий в тени коралловых деревьев. Две девушки играли в волан в саду; их смех звенел колокольчиками, спугивая с кустов бабочек и пчёл. Одна — смуглая, рослая, яркая брюнетка с хищным лицом — в ней Данте узнал Кларису. Изменилась со времён своего отрочества она лишь гардеробом. Нынче, вместо мужских одеяний, на ней было кисейное платье в зеленый цветочек и туфельки с лентами, крест накрест обмотанными вокруг лодыжек.

Наряд её подруги выглядел богаче — фиалковое платье из тафты с кружевом и рюшами. Ямочка на подбородке, необычный изгиб бровей, острый, как у птички, носик — Данте узнал и её — то была юная Амарилис.

Девушки заливисто хохотали, бегая за воланом, пока из дома не выскочил полноватый мальчик. Костюм из жёлтого атласа, рубашка с рюшами, туфли, чулки и бант на шее — настоящий маленький инфант.

— Лиси! Лиси! — крикнул он звонким голоском. — Мама говорит, чтобы ты заканчивала игры. Настало время полуденного чая! А потом придёт мисс Клэр, будет учить нас как молиться и произносить по-французски слово «сыррррр»! — прокартавил он и, хихикая, скрылся в доме.

Амарилис закатила глаза.

— Вот скукота! Опять читать Катехизис на французском! А Креспо так и норовит меня подколоть! С годами он становится всё невыносимее.

— Но ведь можно не ходить на урок французского, — ехидно заметила Клариса. — Давай сбежим!

Амарилис недоверчиво взглянула на неё.

— Мне кажется, мама разозлится, если я убегу из дома, когда придёт учительница Клэр…

— Но если вечером поплакать и пожаловаться, что тебе не нравится французский или учительница, родители пойдут на уступки.

Эти слова Кларисы склонили чашу весов в пользу побега. Амарилис больше не возражала. Нахлобучив шляпки, девушки на цыпочках пробрались к калитке. Открыв засов, они выскользнули из дома и побежали по узкой тропинке, что вела вглубь квартала.

Когда на горизонте выросла улица Святой Мерседес — Богоматери Всемилостивой, у Данте сердце кольнуло. Они же в Ферре де Кастильо!

За улицей Святой Мерседес начинался Нижний город. Хохоча и подначивая друг друга, девушки рванули к мосту. И вскоре их ноги утонули в траве, что доходила до щиколоток.

Данте и Октавия летели следом, но Данте уже не забавляло путешествие в виде призрака. Сейчас он мечтал пришпорить Алмаза и скакать, скакать навстречу пылающему в небесах солнцу. Он было подумал, что свернут подруги к ненавистному ему дому — эстансии «Ла Пиранья» (чересчур знакомой была дорога), но те вышли на другую развилку.

— Сейчас время сиесты, и родители наверняка дома. Мама угостит нас вкуснейшими пирожками! — радостно сказала Клариса, а Амарилис лишь отмахнулась, когда очередная ветка стукнула её по голове.

— Что там за шум? — Клариса раздвинула заросли акаций.

Они пролезли сквозь кусты и вышли на открытую полянку. Вдали показался крестьянский домик, маленький и низкий. Но от его крыши шёл чёрный дым; раздавались вопли и топот лошадей.

— Кажется там пожар! — ахнула Амарилис.

— Мой дом горит! — Клариса рванула вперёд.

Амарилис в беде подругу не бросила. Скинув туфли, она подхватила юбки и босиком побежала по траве.

— Клариса! Клариса, стой! Подожди меня! Я хочу помочь!

Домик, крытый соломой, уже почти выгорел дотла. Окружала его толпа индейцев на конях. Забор был повален, а живность: куры, гуси, поросята частично пойманы и обезглавлены (тушки их висели на лошадиных боках), а частично валялись обугленными на земле. Данте чуть не взвизгнул, когда увидел головы мужчины и женщины со снятыми скальпами, насаженные на шесты.

— Помогите! На помощь, кто-нибудь!!! Не трогайте меня! Я никуда с вами не пойду!!! Клариса! Клариса! — он обернулся на истошный вопль.

Голос принадлежал Амарилис. Двое индейцев, скрутив ей руки, насильно сажали её на лошадь и кричали что-то на своём языке. Данте дёрнулся было вперёд.

— Ты не должен вмешиваться, — схватила его за руку Октавия. — Девушку жаль, но мы не можем ей помочь. Прошлое менять нельзя.

— Я знаю, — вздохнул он. — Но лучше бы я этого не видел.

Амарилис сопротивлялась отчаянно, пиналась, брыкалась, кусалась, но тщетно. Индейцы связали её веревкой и затолкали в рот тряпку. Перекинули через спину лошади, как тюк с вещами, и в этот миг ближайшие кусты шевельнулись. Оттуда выползла огромная каскавелла, шипя и постукивая трещоткой.

Индейцы быстро оседлали коней, а каскавелла, встав на хвост вертикально, поднялась на уровень с лошадью, где лежала связанная Амарилис. Открыла пасть. Она не укусила, нет — она высунула раздвоенный язык, и из него повалил красный дым. Он окутал тело Амарилис, и девушка потеряла сознание. А каскавелла быстро ретировалась в кусты и свернулась там кольцом — кожа её искрилась, и жёлтые глаза-лимоны блестели угрожающе.

Хлипкая соломенная крыша дома наконец обвалилась, но змея лежала в кустах, пока индейцы не скрылись, увезя свою добычу — убитых животных и полумёртвую девушку.

Когда наступила тишина, каскавелла оживилась. Гремя трещоткой, проползла она мимо голов мужчины и женщины на шестах, мимо тлеющих остатков дома…

— Жааааль, — прошипела она. — Но меня не жалел никто, никогда. И я никого не пощажу.

И она быстро-быстро замелькала в траве, уползая прочь.

— Права была Нуна, девочка пошла в отца, — прокомментировала Октавия.

Они долго летели за каскавеллой, наблюдая за ней с воздуха. У городского моста змея ударила хвостом об камень и превратилась в Кларису. А потом — ещё момент — и приняла облик Амарилис. Отряхнула платье, затолкала волосы под шляпку и побежала через мост.

Вскоре лже-Амарилис уже вошла в дом подруги, где столкнулась с мрачной женщиной в элегантном сером платье.

— Вы где были? Как вы осмелились прогулять урок французского?! — вскричала та, ударив девушку по лицу сложенным веером.

— Ах, мама, я была с Кларисой, мы гуляли… — кротко отозвалась лже-Амарилис, потирая ладонью красную щеку.

Мать поджала губы.

— Сколько раз я вам говорила — не водитесь с этой плебейкой! Она научит вас дурному! И вот, смотрите что происходит, вы уже прогуливаете занятия! С сегодняшнего дня вы наказаны. Будете сидеть взаперти целую неделю! И никаких игр и сладостей! Отправляйтесь немедленно в комнату и сидите тихо, как мышь!