— Вопиющее безобразие! Языки без костей, будто воспитывались не в хозяйском доме, а в джунглях среди мартышек, — с достоинством сказал он и забрался на стул, чтобы повесить на ель пряник в форме солнца.

А Октавия поманила Данте за собой. Пролетев через первый этаж, они вышли на задний двор и наткнулись на мужчину и женщину, что стояли под кроной цветущей жакаранды.

— Я так и думала, — вздохнула Октавия. — Я ошиблась с датой.

Они подлетели ближе. Чёрные волосы девушки покрывали цветки жакаранды, точно она прибыла из страны снегов. Её мрачная красота урождённой испанки напоминала человека, которого Данте не хотел бы видеть никогда, — Кларису, женщину-кошку. Высокая и статная, она была одета в тёмно-бирюзовое платье со стомакером и юбкой, перехваченной сзади бантом. Мужчина выглядел старше и почти касался головой кроны дерева. Алый камзол; белая рубаха с кружевными манжетами; широкие, до колен, штаны и сапоги из кожи буйвола — костюм его походил на одежду богача, но смуглое, немного обветренное лицо, бородка, заплетённая в косичку, и крючковатый кинжал на бедре выдавали в нём грозу океанов.

— Послушайте, Виситасьон, не знаю, когда мы увидимся снова. Завтра я отплываю из этих краёв. Меня ждут острова Вест-Индии [1], — шепнул он, по мнению Данте чересчур пафосно.

Девушка всхлипнула.

— Ах, как мне жить без вас, Иберио?! Я так мечтаю, чтобы вы забрали меня с собой навсегда! — схватив его за руку, она прильнула к ней губами. — Вы не представляете, как мне осточертели этот дом и отец с его претензиями, и мама с её помешанностью на чистоте и манерах! «Вы должны вести себя, как благочестивая сеньорита, Виситасьон! — гадливо передразнила она кого-то. — Посещайте церковь и молитесь. Соблюдайте тысячи правил. Занимайтесь с учителем хороших манер, с учителем танцев, этикета, языка веера и языка цветов». Зачем? А никто не знает. Так принято, выполняйте. Я живу, словно в клетке, откуда не могу вырваться. Ах, Иберио, вы для меня всё! Вы — свобода, которой я лишена, моя единственная отрада в этом мире, — и она, встав на цыпочки, поцеловала его в губы.

Мужчина поддался больше снисходительно, чем влюблённо, будто сделал одолжение.

— Увы, Виситасьон, я обычный морской волк. Я состою на службе у короля и не могу забрать вас с собой в неизвестность. Моя жизнь полна рисков. Ничего романтического в ней нет, — ответил он с подчёркнутой грустью. — Вы привыкли к другой жизни, и всё, что я могу предложить, ах, увы, — это тайные встречи в дни моего возвращения на родину.

Он говорил нараспев, словно читал стихи, а Виситасьон смотрела ему в рот. Но интуиция Данте этому человеку не верила — не было в нём и толики чувств, только красивые слова.

— Но я не хочу тайных встреч! Мне этого мало! Я хочу… — порывисто воскликнула Виситасьон, но Иберио накрыл ладонью её губы.

— Не говорите так! Сами подумайте, если кто-то узнает о ваших встречах со мной, простым корсаром, ваша репутация будет погублена навеки!

— Не понимаю, почему всех так заботит моя репутация, — капризно надула щёки Виситасьон. — Я бы избавилась от неё с радостью! Ах, возьмите меня на корабль! — выпалила она громко.

— Что?

— Возьмите меня на корабль! Давайте уедем отсюда вместе!

У Иберио был такой вид, будто на него ушат помоев вылили. Он отвёл пронырливые, глубоко посаженные глаза в сторону и с минуту помолчал. Затем улыбнулся и выдал:

— Хорошо.

— Вы правда согласны увезти меня отсюда? — Виситасьон, почти взвизгнув, опомнилась и оглянулась — не слышал ли кто.

— Сегодня сочельник, день Адама и Евы. Отпразднуйте его с семьёй, дорогая, — слова Иберио звучали правильно, и не было в них дурного, но что-то в его манерах Данте не нравилось — этот человек вызывал антипатию. — А на рассвете приходите в таверну «Кашалот». Не забудьте вещи собрать, но не берите много. В Вест-Индии достанем вам обновок!

Он погладил её по голове, растрепав причёску, — на землю посыпались шпильки — и покинул сад, перепрыгнув через забор. Виситасьон стояла у дерева, глядя Иберио вслед, и щёки её алели.

Счастливая, она вернулась в особняк через кухню. В гостиной по-прежнему копошились слуги. Миновав их, Виситасьон взбежала по лестнице — бант на её платье развязался, и тонкая кисея волочилась за ней, как шлейф.

Октавия и Данте полетели следом. Удивительное ощущение, когда ноги не касаются пола, и ты паришь в воздухе — птица без крыльев.

Коридор на втором этаже отсутствовал. Его заменяла круглой формы комната, полупустая, за исключением цветастого ковра и четырёх канапе, обтянутых индийским шёлком. А по стенам располагались двери в жилые помещения.

Проникая сквозь каждую — большинство вело в спальни и комнаты отдыха, не менее чопорные и тёмные, чем сам дом — Октавия и Данте нашли Виситасьон.

В будуаре, обитом серо-вишнёвым бархатом, на воистину королевскую кровать была навалена гора одежды — открыв шкаф, Виситасьон выбирала наряды для путешествия на корабле.

Теперь, при свете трёхрожного канделябра, Данте рассмотрел её внимательней. Она действительно походила на ненавистную ему Кларису, но и отличалась от неё. Волосы длинные, немного вьющиеся, цвета сургуча; глаза крупные, жгуче-карие; лицо — надменное, но жила там и некая печаль, и горькая, будто тлеющая на углях теплота.

В дверях появилась другая женщина. Если бы не платье и чепец горничной, Данте решил бы: они с Виситасьон сёстры — с таким невероятным для служанки достоинством она вплыла.

— Сеньорита, что вы делаете? — она покосилась на груду платьев. — Мы же вчера, совместно с вашей маменькой выбрали для вас наряд к рождественскому ужину. Вы передумали надевать то великолепное лиловое платье? Ах, напрасно, сеньорита! Вы в нём ослепительно хороши!

— Оставь меня, Грасиэла, — Виситасьон вынула из-под кровати баул цилиндрической формы.

Служанка в недоумении следила за ней и, когда Виситасьон начала запихивать в баул дорожные платья, сорочки и ботинки для путешествий, воскликнула:

— Ах, не пугайте меня, сеньорита! Скажите правду, вы затеяли какую-то авантюру?

— Я уезжаю, Грасиэла. Навсегда, — шепнула Виситасьон, мечтательно прижав к груди клетчатую шаль. — Я уплыву на большом корабле, далеко-далеко… Что может быть прекраснее?

Прикрыв глаза, она закружилась по комнате, обнимая шаль, — та вторила её движениям, цепляясь бахромой за цветочные горшки.

— Погодите-погодите, вы что же, хотите сбежать с этим гнусным человеком? С этим головорезом, явившимся со дна океана, будто морское чудище? — всплеснув руками, Грасиэла подбоченилась, готовая воевать за честное имя хозяйки с любым, кто покусится на него.

— Не называй Иберио так! — топнула ногой Виситасьон. — Он не чудище. Он корсар, он служит Его Величеству!

— Это дела не меняет, — осталась при своём Грасиэла. — С разрешения короля или без — зариться на чужое добро, хоть на суше, хоть на воде — всё едино. Грабёж он и есть грабёж! И Бог всё видит!

— Ах, как ты не понимаешь, Грасиэла, я люблю его! — Виситасьон с размаху села на кровать, уронив всю одежду — ивовые прутья её панье громко хрустнули. — Из-за него я потеряла сон и покой. Когда он уплывает и не возвращается месяцами, я с ума схожу. А вдруг он попадёт в шторм или столкнётся с пиратским кораблём? У корсаров свои законы, свой кодекс чести, они плавают под знаменем короля, а настоящим морским разбойникам, пиратам, никакой закон не писан. Сегодня, когда Иберио предложил мне уехать с ним, я ни минуты не колебалась! Я вырвусь из этой клетки, что так гнетёт меня! И я буду счастлива, даже если утону в океане!

— Ничего с вашим Барракудой не сделается, — Грасиэла начала убирать раскиданную одежду в шкаф. — Дурные люди живучи. Умирают молодыми приличные да благородные. Вон весь город болтает, намедни карета Коста упала в овраг. Лошади взбесились и понесли, а у кареты колёса взяли да и разлетелись, и свалилась она с моста. Три дамы, что были в ней, сеньора Нативидад Коста, её нянька донья Хесуса и подруга сеньорита Клелия де Чендо-и-Сантильяно — все погибли, выжил один кучер. Выплыл из реки, а дам спасти не сумел, потонули они из-за своих безразмерных юбок. Вот что мода творит! А дамы ведь были благовоспитанные, честные, набожные. Сеньору Нативидад совсем девочкой выдали замуж за Ренцо Коста-младшего, сына хозяина издательского дома. Она и жизни-то не видала, как длинное платье надела, так сразу свадьба, муж, потом дети. А сеньорита Клелия ещё юная, девица на выданье. Родители её погибли, когда она и брат её младенцами были, бедняжки. Говорят, сын Фонтанарес де Арнау жениться на ней собирался. И вот такое несчастье приключилось. Хотя я так скажу, близкородственные браки — дело дурное. Потом дети рождаются хилые да болезные, помирают, ещё и говорить не научившись. Любому роду, каким бы благородным он не был, свежая кровь необходима.