К началу рабочего дня, прибрав все следы своей домашней жизнедеятельности, Вадик, как говорится, был готов к труду и обороне. Кинжал в ножнах, который он вместе с дорожной сумкой случайно захватил с собой, удачно расположился за стеклом книжного шкафа с деловыми бумагами, чертежами и справочниками. Красные ножны, изготовленные из двух половинок сандалового дерева, изрядно потемневшие от времени, выглядели солидно и дорого и даже, как подумалось Вадику, благородно. Случайная находка откровенно радовала Вадика и лишь одно малопонятное обстоятельство несколько смущало его: как только доставал он причудливый, волнистый клинок из ножен, сердце у него начинало учащенно колотиться, и что-то вроде страха или сильной тревоги сковывали его мышцы и движения… Вадик прятал кинжал в ножны, и все вроде бы приходило в норму. Понять эту более чем странную реакцию своего организма на кинжал Вадик, разумеется, не мог, да и не пытался – пока что ему было не до этого…

Ближе к обеду мобильник Вадика коротко дернулся и запищал – пришла эсэмэска. Сердце у Вадика охнуло, и он торопливо включил мобилу.

«Сам – дурак!» – коротко ответила ему Светка, но и этого было достаточно для того, чтобы надежда, которая, как известно, умирает последней, вновь всколыхнула все исстрадавшееся существо Вадика.

Тепло и уютно в кабинете. Настольная лампа с зеленым абажуром рассеивает ровный, успокаивающий свет, от которого у Бабановича становится легко и славно на душе. Не все плохо в этой жизни, случаются в ней и радостные исключения. Вот и у него сегодня хоть и небольшой, но праздник, который он, Михаил Борисович Бабанович, безусловно, заслужил. Наконец-то медицинская реформа, объявленная самим президентом и каким-то чудом застрявшая в головах московских чиновников, докатилась не только до краевого министерства здравоохранения, но и до клиники Бабановича. Не далее как час назад он получил срочную компьютерную депешу о том, что финансирование клиники с текущего месяца увеличивается на восемнадцать процентов. А это – о-го-го! Это – совсем другая жизнь, о которой Михаил Борисович мог только мечтать. Главное, что завтра истекает срок, после которого он обязан по трудовому соглашению подписать заявления на увольнение двух дежурных врачей, хороших специалистов, в общем-то довольных своей работой, но не зарплатой. Специалисты, теперь Бабанович это точно знает, останутся у него. И второй корпус для лежачих больных, признанный аварийным, с первого декабря он наконец-то поставит на капитальный ремонт. Видимо, какая-то задрипанная нефтяная вышка в Тюмени, которая, кстати, совсем не далеко отсюда находится, пару качков нефти в день будет делать в пользу медицины, и вот уже Бабанович может быть уверен, что гнилая крыша во втором корпусе не рухнет на несчастные головы убогих людей. А всего-то и потребовалось, чтобы достучаться до верховной власти, двадцать пять лет унизительных просьб, депеш, стонов и воплей по всей Руси всего российского медперсонала. Ах, благодетели наши, не оставляете вы страждущих вассалов своей милостью, отщипываете от бюджетного пирога, скрепя сердце, морщась и матюкаясь, но отщипываете…

Михаил Борисович довольно потирает руки, отодвигает в сторону квартальные отчеты и сметы расходов (пусть завтра этими бумагами займется экономист), открывает дверку старинного, обклеенного коричневой клеенкой сейфа, и достает из него небольшой штоф с разведенным медицинским спиртом. Внимательно прислушивается, но тихо на втором этаже административного здания, словно бы вымершего в этот вечерний час. Выплеснув воду из стакана в горшок с геранью, что почти круглый год цветет у Бабановича на широком подоконнике, он на треть наполняет его разведенным спиртом. Затем Михаил Борисович достает из ящика письменного стола плитку шоколада и, мысленно обращаясь к портрету великого Пирогова, висящего у него за спиной на стене, медленно выпивает приятно обжегшую гортань жидкость.

– Уф! – с силой выдыхает Михаил Борисович, и какое-то время сосредоточенно рассматривает пустой стакан. Потом отламывает дольку шоколада и не спеша отправляет в рот. – Хорошо пошел, паразит, – с одобрением сообщает он штофу со спиртом, и тяжело откидывается на спинку кресла. Что и говорить, разведенный спирт под хорошее настроение – великое дело. А настроение у Бабановича именно – хорошее, и жить ему сейчас хочется – вечно. Хотя еще час назад он всерьез подумывал о завершении карьеры на административном посту и срочном переезде к матери в тихий приморский город. Вот что значат для Бабановича всего лишь два качка нефтяной вышки в сутки не в пользу кремлевских чиновников. Да и для них это убыль небольшая, они ее и не заметят, при своих-то наварах. Ну, получит домохозяйка Шувалова в месяц не два с половиной миллиона рублей, а два миллиона четыреста девяносто девять тысяч, она от этого не обеднеет. Да для нее это, как слону дробина, а для Бабановича – два сохраненных для клиники классных специалиста…

Громко звонит телефон на столе. Михаил Борисович вздрагивает от неожиданности, снимает тяжелую и массивную, черную эбонитовую трубку и осторожно отвечает:

– Доктор Бабанович у телефона…

– Добрый вечер, Михаил Борисович, – жизнерадостно гудит низким знакомым голосом трубка.

– Добрый вечер, Геннадий Степанович, – эхом откликается Бабанович, и блаженное выражение лица медленно сползает с него.

– Как там у вас, все нормально? – благодушно интересуется эбонитовая трубка.

– Вашими молитвами и вашей поддержкой, Геннадий Степанович, – без подобострастия и безо всякой натяжки бодро отвечает Бабанович, отодвигая в сторону стакан и возвращая заветный штоф в сейф.

– А как там наш подопечный поживает, не жалуется? – басит трубка вроде бы благодушно, но и с легким нажимом.

– Нет, не жалуется, Геннадий Степанович, – серьезно отвечает Бабанович на вроде бы несерьезный вопрос. – Все находится под контролем и согласно графику…

– Это хорошо, это очень даже хорошо… Знаете, приятно иметь дело с настоящим специалистом, – и длинная пауза и наконец то, ради чего и позвонил абонент. – Михаил Борисович, дорогой, недельки две-три вы еще сможете подержать моего подопечного? Разумеется, на прежних условиях…

– Легко, – влет отвечает Бабанович. – На прежних условиях – сможем…

– Ну, вот и славненько… Вот и хорошо…Гонорар вам завтра же мой человек завезет.

– Благодарю вас, – Бабанович хмурится и устало проводит рукой по глазам. – Покорнейше благодарю…

– Ну, что вы, – рокочет в трубке уверенный, напористый баритон. – Это я вам по гроб жизни обязан, Михаил Борисович… До свидания.

– До свидания, – эхом откликается Бабанович и медленно опускает черную, эбонитовую трубку на черный аппарат.

«По гроб жизни», – криво усмехаясь, думает Бабанович, – это сильно сказано. Это он в самую точку угодил. Не дай бог, случись что с этим Ивановым, и нет никаких сомнений в том, что гроб Бабановичу будет обеспечен… У таких людей, как Геннадий Степанович, говорящих по телефону о судьбе человека уверенным баритоном, всегда очень сильные и очень длинные руки… Самый лучший вариант, это никогда с ними не пересекаться. Они богаты, независимы, не обременены совестью и сомнениями и – флаг им в руки. Пусть живут и дальше богатеют. А Бабанович тоже будет жить, лечить своих несчастных пациентов, выбивать дефицитные препараты, ремонтировать крышу над вторым корпусом, и думать о замене устаревшей вентиляционной системы в хозяйственном блоке. Но вся беда в том, что иногда эти люди, при всех своих деньгах и власти, не могут обойтись без такого вот крохотного винтика, каким является для них Бабанович. И они в этих случаях не стесняются и правилами хорошего тона себя не обременяют: бесцеремонно берут этот примитивный винтик и на какое-то время вставляют в свой разладившийся по тем или иным обстоятельствам механизм. Не спрашивая разрешения, не согласовывая свои интересы с интересами винтика, они используют его на всю катушку, а когда он выполняет предназначенную для него роль, спокойно выбрасывают за ненадобностью.