За что? Почему вдруг? Прямо со вчерашнего дня?
- Держишься? Я попить сделаю и достану поесть.
Я кивнула, отлипла от него и пошла к ванной - привести себя в порядок. Качало, как в море на палубе, но вода взбодрила. Только умылась, не рискнув залезть под душ, - потеряю равновесие, попаду в еще худшее положение. Оглядела себя, на сколько смогла, в зеркало.
Лохматая, словно ведьма, и бледная, в пятнах, с красными глазами. Оглядевшись так - увидела, что на мне висит широкая футболка Юргена, почти сползли с бедер его же летние тонкие штаны, а на ноге один носок. Второй потеряла. Холодного пола не чувствовала, потому что длинные для моих ног брючины сползли до пальцев. Я на них наступала. Одиночный носок, тоже большеватый, собрался гармошкой и готов был сбежать, как и утерянный.
Куда делось мое здешнее платье?
Самое странное чувство - внутренняя боль никуда не ушла. Потеря, вина и горечь остались со мной, только без удушья, без накопившегося внутри воспаления. Жгло чисто, открытой раной. То, что случилось вчера...
Теперь я вся окружена другим человеком - его дом, его постель, его еда и одежда. Его забота. Даже этот нелепый черный носок на одной ноге - и тот внезапно подарил ощущение... я наступила в обычное, простое, примитивное до бытовых мелочей, но такое реальное - будущее.
- Я написал, что ты заболела и температуришь. В общие чаты и, прости, в личный анимо тоже залез. Сообщений было много, тебя Роберт Тамм потерял, звонил, пришлось мне ответить.
- Твои планы тоже порушила?
- Я поменялся сменой, а все, что с вызовами, знаешь, - дома не трогают.
- Юрка, ты мне правду сказал?
Он сразу понял про что я. Развернулся от кухонной стойки ко мне и кивнул. Смотрел в глаза прямо, но беспокойство я прочла по внезапным красным пятнам на бледных скулах. Они выступили резко и выдали его.
- Так сразу?
- Не сразу. Давно.
- Объясни.
Он какое-то время молчал, потом решился и немного севшим голосом произнес:
- Когда увидел тебя впервые, я сразу влюбился. А когда пообщались, - совсем пропал. Понял, что только тебя люблю и всю жизнь любить буду. Ты с другим была, неизвестным парнем из обычных, непосвященных в наши дела, и я ни шага к тебе не решился сделать. Остался в едва знакомых... но я следил за твоей жизнью. Не мог не спрашивать через пограничников, не выглядывать тебя на собраниях или хоть мельком на волонтерских мероприятиях. Ты замуж вышла, совсем исчезла. Думал, что смогу забыть.
Мы стояли друг напротив друга, и я уже физически могла чувствовать, как он не находит себе места. Пальцы, плечи, дыхание, - его признание стало волновать и меня. Но я хотела знать эту правду, и не сводила с его лица взгляда.
- О несчастье в больнице узнал потому, что дома мать сокрушалась: упустила в сотрудниках пьющего и... А когда я имя услышал... что это с тобой...
Он замолчал, зажмурился, губы поджал, давая себе передышку, а я сделала маленький шаг, встав ближе. Его искренняя боль за мою беду, заставила сердце вздрогнуть и зачастить. Если бы я тогда только знала, что есть на свете человек, способный так посочувствовать, я бы... не знаю. Но, может быть, было не так черно в те дни.
- Узнал про смерть родителей, что осталась совсем одна и даже без дома... я не мог помочь тебе напрямую. Это я попросил мать забрать тебя к себе и присмотреть в первое время, не оставлять, поддержать, вытащить... Она врач, она женщина, ты бы могла ей довериться. Отца на время пожить к себе перевез, чтобы лишних людей в квартире не было. Ирис... я даже подойти к тебе не смел. Зарекся, что пока год не пройдет... если бы не сбои, не пропажи одиночек... я не хотел себя выдавать. И к себе везти не собирался, как с ума сошел, само вырвалось - и желание поцеловать тебя и просьба.
- Почему не хотел?
- Потому что ты еще... ранена. Тебе с любыми людьми больно, вся в панцире. А появись я, хоть с намеком на личное, ты бы... что? Даже в эти дни, Ирис, я думал, что наломал дров, увлек на слабости, и ты будешь избегать меня всеми силами. Если бы ты вчера не пришла такая, я бы и в большем себя не выдал. Я боялся спугнуть тебя чувствами, рассчитывал силу их скрыть... едва знакомый, чужак, лучше притвориться спонтанно увлеченным, чем схватить тебя и обнять так сильно, как всегда хотел, открыться, что люблю больше жизни...
Он не устоял на месте и подался вперед, но меня не коснулся. Юргена словно залихорадило, - глаза горели, скулы совсем покраснели и голос не только осел до шепота, но и дрогнул:
- Раз сказал, мне назад дроги нет. Даже если посмотришь, как на маньяка... С ума по тебе схожу, хочу жить с тобой, любить тебя и не отпускать никогда. Оттолкнешь, сбежишь, не стану тебя донимать и преследовать. Сам виноват. Не сумел по-человечески, не по шагам, а лавиной... не выдержал...
Между нами была даже близость, и недавно, минуты назад - объятие и поцелуй, но прямо сейчас Юрген не смел никак меня тронуть. Он разрешения ждал. Его трясло от эмоций, и едва я поняла, отчего он скован, что за мной ответ или действие, как шагнула и обняла. Юрген не договорил ту фразу. Выдохнул тяжело, резко, почти стоном, и стиснул меня до боли.
- Милая моя, любимая, сердце мое, мотылек...
Мне стало стыдно от ощущения, с какой жадностью я уловила эти слова. И еще хотела. Юрген температурил - весь был горячим, я его через одежду чувствовала, а лицо и руки особенно. Значит, всегда такой огненный? Он целовал в губы, в шею, в веки, щеки и волосы, а потом опять прижал к себе. Я так и повисла у него на шее, не чувствуя пола ногами, положив голову на плечо. И отчего-то чувство стыда за свои эмоции только усиливалось. Мне нельзя было слушать Юргена и соглашаться на "любимую". Плакать хотелось, и прямо жгла язык просьба: "Скажи так еще раз. Скажи!". Пришлось зажмуриться и сцепить зубы.
- Никому тебя в обиду не дам, Ирис... девочка моя, никогда тебя не оставлю, если сама не прогонишь. Только дай шанс, поверь мне, я все для тебя сделаю, милая.
